понедельник, 18 апреля 2016
Чужие в Чужой землеФэндом: Хоббит
Основные персонажи: Торин Дубощит, Двалин
Пэйринг или персонажи: Двалин/Торин; упоминается Трандуил
Рейтинг: NC-17
Жанры: Слэш (яой), Юмор, Повседневность
Предупреждения: Нецензурная лексика
Размер: Драббл, 8 страниц
Кол-во частей: 1
Описание:
Двалин и Торин возвращаются домой в Синие Горы. На дворе самый конец осени и не желая быть застигнутыми в пути непогодой, они решают остановиться и перезимовать в повстречавшемся на их пути городе. Итак, о гномах, бане и больших должностях… Примечания автора:
Надеюсь мой редактор подключится, а пока выкладываю так.ЧитатьПонятная и привычная жизнь, устроенная по устоявшимся законам и правилам — что может быть лучше… Огромный город жил такой жизнью, и его жителям казалось, что именно так будет всегда, именно так устроен мировой порядок, и им в нем место. Ничто не нарушит гармонии, потому что так предназначено Создателем — великим кузнецом, владыкой земной тверди, гор и металла. На самом деле эта успокоительная теория существования высшего и всезнающего, а потому во всем виноватого, всегда ЕГО утешала. Когда-то давно ЕГО мир был разрушен, словно рисунок на старом свитке, сожжен пламенем незваного гостя, и теперь ОН, как опаленный сухой лист, сорвавшийся с обгорелой ветки, несется по свету, подгоняемый злым ветром. Когда находит тоска и хочется сорваться на крик, ответить бранью на холодность и равнодушие, когда рядом нет того единственного близкого, кому можно сказать все, и он не промолчит в ответ, а примет ЕГО боль как свою, когда нет сил идти дальше, ОН обращается к нему — всезнающему и всесильному, а потому виноватому во всех ЕГО бедах и потерях. ОН не просит для себя милости, лишь немного сил, чтобы хватило преодолеть то, что предначертано, лишь бы глаза смотрели в глаза, да еще — не затуманенной годами памяти, что сохранит все до мелочей и, как живительный источник, придаст смелости.
Ночь отступает, нехотя уступая место новому дню. Тихое мглистое утро медленно разбавляет белесо-молочной туманной сыростью уже не густую темноту, оставляя влажный полумрак лишь в гуще леса. За деревянным городом над темной полосой леса сиренево-кровавыми всполохами разливается заря. Осень подошла к концу. Дни стали совсем коротки, да и ночами по-зимнему холодно. На дорогах лужи затянуло белесым льдом, от промозглой сырости деревья стоят совершенно черные, вскинув сиротливо-голые ветви к низкому небу.
Со стороны леса по укатанной проселочной дороге с обледенелыми колеями движутся две небольшие коренастые фигуры. Они еле различимы в утреннем полумраке, такие же серые, как все вокруг. Приблизившись к городу, путешественники сошли с дороги и остановились чуть в стороне.
— Еще одно затхлое человечье торчилово, — процедил сквозь зубы тот, что был чуть пониже, в сером плаще с капюшоном, из-под которого виднелся синий с серебряной вышивкой кафтан.
— С таким настроем только туда, — буркнул второй, поправляя голенище высокого тяжелого сапога на меховой подкладке, вывернутой наружу жестким коричнево-пегим мехом.
— Придется идти, зима на носу. Опять кланяться, просить, — первый опустил голову и брезгливо повел плечами.
— Да ладно, не впервой, обойдется как-нибудь, — второй путник поправил плащ и заплечный мешок, на мгновение показав рукоять боевого топора, спрятанного за спиной. Быстро глянул на спутника, уныло рассматривающего неприветливый город с его высоким бурым частоколом и, дабы приободрить того, добавил насмешливым голосом: — А можем к торговцам наняться чего-нибудь делать… А летом уйдем. Хошь, тролля поймаю, научу всякие штуки делать. Ты будешь его за кольцо водить, а я — петь да плясать… Я все песни знаю. А плясать сам знаешь, нет меня злее…
Из-под серого капюшона глубокой синевой на него пролился теплый блеск благодарных сапфировых глаз:
— Ладно, пойдем, плясальщик. Бедные — не гордые.
Они выбрались обратно на дорогу и направились в город. У ворот их остановил привратник.
— Зачем пришли? Воровать? Подглядывать? По дворам шарить?
— Мы гномы из Синих Гор, а привело нас сюда дело, — отвечал тот, что пониже, снимая капюшон. Его черные волосы с серебряными паутинками седины рассыпались по плечам густыми шелковистыми прядями.
— Прощения просим, господа гномы, — стражник с любопытством разглядывал гостей. Сколько лет жил он на свете, а народа этого никогда не видал. Слыхал много, дескать, нравом они круты, и что не так — могут голову снести, и шутить с ними не следует. А еще люди говорили, что богаче народа нет. Добывают гномы в своих подгорных пещерах камни самоцветные, и текут в их земле золотые реки с бриллиантовыми берегами. — Ходят тут всякие. Мое дело спросить, — проворчал стражник, открывая засовы.
Проходя мимо сторожки вслед за черноволосым, высокий гном бросил на стражника злой угрюмый взгляд и процедил сквозь зубы себе в усы: «Жирная морда, в три дня не обосрать». Черноволосый пряча улыбку в усы, поспешил поскорее убраться от городских ворот, пока не разразился скандал и их не выдворили прочь.
Большой черно-серый городище, один из тех, где под ногами хлюпают навозные дороги, по которым во все стороны снует угрюмый серо-коричневый люд. Те, что верхом, особо не церемонясь с прохожими, могут ненароком наскочить, а то и вовсе задавить до смерти несчастного зазевавшегося, да и к тому же облаять матерно. Маленькие улочки, такие же грязные, а может, и поболее, грозят прохожим неминуемым риском искупаться в коричневой жиже, погрузившись по самые колени в жирную грязь или угодить под струю нечистот, выливаемых местными жителями прямо из окон. Везде — кучи золы, падаль, битая глиняная посуда, сношенное тряпье, — все здесь выкидывается на улицу.
Гномы шли по извилистой темной улице, петляющей вдоль буро-черных от сырости бревенчатых строений. На чьем-то дворе два цепных кобеля рванулись к забору, задохнулись от злобы, посылая проклятья на своем собачьем языке незваным прохожим.
— Похуже других будет… — словно обращаясь к самому себе проговорил синеглазый.
— У них, поди, и жилья не спросишь, да еще и с деньгами беда, — проворчал себе в усы высокий.
Дорога вывела их к небольшой площади, где уже собирался разномастный люд. Шумели, галдели, расставляли бочки, раскладывали на них товары, а кто побогаче — расставлял шатры и развешивал товар над прилавками. Мимо шныряли мальчишки с поддонами, полными всякой снеди, покупатели и просто зеваки неспешно бродили вдоль рядов. По всему, здесь располагался городской рынок.
Не успели гномы выйти на площадь, как из-за угла прям на них выскочил всадник на большой светло-серой лошади. Он был богато одет: серебристый кафтан, подбитый серой норкой, серая же норковая шапка и высокие замшевые сапоги с загнутыми мысами, сбоку на расшитом серебряной нитью поясе, висела нагайка, огонь брызгал от самоцветных перстней на руке, что держала поводья.
Не разбирая дороги, он вытянул повод и, пришпорив лошадь, едва не налетел на гномов. Лошадь встала на дыбы и чуть не скинула седока на землю, злобой сверкнули из-под меховой шапки зеленые глаза, всадник свирепо скрипнул зубами, выхватил нагайку и взмахнул ею над гномьими головами. Но прежде чем, рассекая воздух, она успела опуститься синеглазому на спину, тот, что повыше, ухватил одной рукой лошадь под уздцы, а второй с силой долбанул ее в грудь. Лошадь заржала и припала на задние ноги. Гном, не теряя времени, словно тяжелое каменное ядро от катапульты, закатился ей под брюхо, поддел широким плечом и опрокинул вмести с седоком в самую что ни на есть грязь. Обошел кругом и, вырвав нагайку у ополоумевшего всадника, сломал ее об колено.
— Эй ты, царь кобыльего подхвостия, хуев внук, свиняча морда, в следующий раз увижу, будешь голой жопой ежа ебать, — хрипло процедил он сквозь зубы и швырнул вконец очумевшему человеку обломки его нагайки в вымазанное грязью лицо.
Человек бранился матерно, лошадь брыкала ногами, пытаясь встать, народ кругом покатывался со смеху, а мальчишки принялись бросать в серебристо-норкового капустные листья и всякую шелуху со дна мусорных корзин. А высокий гном как ни в чём не бывало вернулся к своему спутнику, который молча стоял у края дороги и, не мигая смотрел на своего спасителя.
— Думаю, это их знать… — только и сказал синеглазый.
— Здесь познатнее будут.
Гномы не стали дожидаться, чем закончится история, ведь они собирались перезимовать в этом городе, а начало пошло, скажем так, совсем не в том русле. Так что, прикупив на базаре пару соленых калачей да бутыль пива и вызнав, где тут есть харчевня, они поспешили убраться восвояси.
Впустую прослонявшись полдня по городским улицам и не найдя ни работы, ни жилья, Торин — наследник Королевства Под Горой — и его верный боевой товарищ Двалин, а это были именно они, добрались до места. В конце длинной улицы на окраине города стоял низенький домишко в шесть окон с резными наличниками и ставнями нараспашку, над крыльцом поднимался петушиный флюгер. Размещался здесь питейный кабак. Ворота широко раскрыты — входи кто хочет. На дворе прямо в навозе валяются пьяные: у кого в кровь разбита рожа, у кого сняли шапку, сапоги. Много запряженных телег и просто расседланных лошадей стоят у ворот и на дворе.
Гномы зашли внутрь — обдало жарким перегаром, народу битком: медно-красные, потные. Путники расположились на лавках за дощатым столом, поближе к двери, тут хоть дышать чем было. Торин с плохо скрываемым омерзением поглядывал на прихожан сего места.
— От сытости щеки лопаются, псы проклятые! Если б не нужда, век бы сюда не пришел, — зло прошипел он себе в усы.
— Будя ворчать-то, надо же где-то зиму зимовать. Оглядимся, чего как, я все устрою, — примирительно шептал Двалин.
Толстая подавальшица, молодая и румяная, в коричневом платье, сером переднике и чепце, поставила перед гномами постные щи в глиняных плошках, тарелку с большой краюхой хлеба и две кружки пива, по пинте каждая, стряхнула со стола крошки, поправила пухлой белой рукой чепец и, бросив в сторону Двалина заинтересованный взгляд, удалилась, покачивая внушительных размеров бедрами. Торин проводил ее насмешливым взглядом, чуть наклонился над столом, взял хлеб и принялся его ломать, поглядывая на Двалина, во всю хлебавшего щи.
— Может, нам тебя женить? — Торин отщипнул небольшой кусочек хлеба и не спеша положил его в рот.
От неожиданности Двалин поперхнулся щами и чуть не высморкал их носом.
— А что, как законную родню нас пустят на постой. Вон как на тебя та красотка слюной исходит, — Торин совершенно серьезно смотрел мимо Двалина в ту сторону, где подавальщица, что накрывала на стол, возилась с тарелками, а сама нет-нет да и бросала украдкой взгляд в сторону гномьей лысины.
— Да какой из меня жених, узбад? — Двалин совсем перестал есть. — Не могу я жениться… не справлюсь я с этой бабой, не прокормлю, вон она какая дородная. Да и староват я для молоденькой-то! Я все больше по блядям, так-то привычней.
— Не замечал я в тебе немощи, — Торин задумчиво приподнял бровь и едва заметно покачал головой, пододвинул тарелку к себе и зачерпнул ложкой щи. — По блядям значит…
Двалин раздул ноздри и недовольно поерзал на лавке, он никак не мог взять в толк, неужто Торин и в самом деле придумал его женить.
— Не стану я жениться, даже в шутку не стану, я свободный кхузд, живу как выйдет…
— Да я не всерьез, сам попросишь, так и не позволю. — Глаза короля стали лукаво лисьими, а на губах появилась такая знакомая полуулыбка, словно прозрачное эхо когда-то настоящей радости.
Двалин поднял кружку и, сделав ей в строну Торина приветственный жест, осушил в несколько глотков до дна, крякнул и вытер усы. Торин чуть кивнул в ответ и принялся за свое пиво, а Двалин уже вертел головой в поисках подавальщицы. Народу еще поприбавилось, и рассчитывать на обслуживание теперь не приходилось, так что Двалин сам поднялся с места и отправился за выпивкой. Вернулся он с кувшином пива, двумя оловянными кубками и бутылкой красного вина. Они продолжили ужин, и чем хмельнее становилась голова, тем угрюмей становился узбад. Он перестал улыбаться, глаза его потемнели, и взгляд словно обратился в себя. Разговор совсем затух, каждый погрузился в свои мысли.
Двалин хмурился, сжав пальцы, хрустел костяшками и глядел исподлобья на Торина. Он шкурой чуял, как тому тяжко даются и этот вечный полуголод и теснота, в которой приходится жить. С его-то гордыней ютиться по сараям да сараюшкам, по худым избенкам, спать на лавках в сенях или и вовсе вповалку на чьем-нибудь дворе, отработав по двенадцать часов в какой-нибудь человечьей кузне. А ведь было время, когда стояли вокруг гномьего короля верные слуги, с боевыми секирами, в золотых латах, оберегали, чтоб пылинка али муха не села на его миропомазанное величие. Без малого как бога живого почитали, народу-то в редкие дни показывали, блюли древнее великолепие… А что теперь? А теперь дымные избы, да косые взгляды, терпи, молчи. У Двалина громко болело сердце — и рад бы забрать эту нелегкую ношу, но что тут поделаешь, видно судьба у его короля такая. Он угрюмо шевелил бровями, гнал противные мысли, давил их в себе, замыкал на тридевять замков. А Торин невесело смотрел на здешний люд и только нехорошо усмехался. Пьяные и сытые по горло — все равно набивают пузо, жрут как свиньи, орут песни, мочатся под столы. «Ох, что за порода такая — люди? Куда не глянь — везде грязь и безобразие, жадные до чужого, завистливые, а еще нас, гномов, считают скрягами. Да, бережем копейку, а что поделаешь — тесно живем. Эх, кабы сложилось все иначе…»
Двалин легонько коснулся руки своего узбада, видя, что затягивает того в омут тяжких дум.
— Пойду порасспрашиваю, где тут можно прислониться… — Он поднялся с лавки, накинул на плечи плащ, завязал тесемки, чуть помедлил, глядя, как Торин задумчиво роется в котомке в поисках кисета, и направился к выходу.
Торин кивнул в ответ, словно и не заметив, что спина Двалина уже скрылась из вида, чиркнул огнивом и раскурил трубку. Трубочный табак, сворачиваясь в тоненькие красноватые спиральки, наполнил пространство сладковато-горьким ароматом. «Эка, прислониться… Я потомок древнего рода, а как шпынь ненадобный, в работу нанимаюсь…»
За окном совсем стемнело, в запотевшем стекле черно — звезд не видать, будто неровные промежутки между деревянными рамами затянуло темным полотном. Из щелей в плохо подогнанной раме тянуло холодом, и сейчас трудно было даже представить, что бывает тепло и солнечно. Торин опустил голову на сжатый кулак, лежавший на столе, и закрыл глаза.
Лето: деревья в своих лучших нарядах, пахнет травой, цветами, прозрачной водой с озера. Его волосы платиновой рекой раскинулись на шелковом ковре, гном проводит по ним рукой, гладит, пропускает меж пальцев. Белая кожа пахнет медом, теплая и гладкая, как у женщины, если сильно сжать — останутся отметины. Небо синие, глубокое, как глаза Владыки Мирквуда, словно родник, а вода в нем холодная, сладкая ключевая. Когда он так смотрит, невозможно отвести глаз, а его губы пахнут малиной. Торин тряхнул головой, сгоняя непрошеный сон.
— Вставай, узбад. Я обо всем договорился, пойдем. Эка тебя развезло… — Крепкая фигура Двалин заслонила свет, он наклонился, потряс Торина за плечо. — Пойдем, пойдем, нечего здесь-то… Будя спать-то, вставай!
Вышли на улицу. Холодный осенний воздух разом согнал дремоту. Ветер злобным псом кусал за пальцы, лез за ворот, пахло морозом и скорой зимой. Под ногами шуршала заледеневшая листва, лужи затянуло тонким льдом. Неуютно. Путники прошли несколько домов и свернули в проулок. Шли с горочки, в окнах домов горел манящий теплый свет, нос щекотал запах жилья. Улочка закончилась глухим, высоким, заросшим колючими кустами забором, за которым располагалось старое городское кладбище. Двалин, немного помедлив, уверенно свернул направо и гномы, ежась и кутаясь в плащи, продолжили свой путь по еле заметной тропе. Торин старался идти на небольшом расстоянии, чтобы не натыкаться на шагающего впереди Двалина, когда тот замедлял шаг.
— Ты дорогу-то правильно понял? — недовольно проворчал Торин, после жаркой харчевни на стылой улице его знобило. — А то так и прошатаемся всю ночь… Может, вернуться порасспросить?
— Не, туда идем, — мотнул головой Двалин.
Забор завернул налево, а гномы еще некоторое время шли вперед. Дома справа становились все меньше, дворы были совсем убогими, ограды кривыми. «Знать, правильно идем, кто нас в приличное место-то пустит…» — невесело усмехнулся Торин.
Дом, в котором гномам предложили постой, стоял на окраине города возле реки. Хозяин, невысокий, толстый мужик, сдал гостям небольшую пристройку с отдельным входом, маленькой кухней и одной большой комнатой. Вошли — темно хоть глаз коли. Торин бросил свой вещевой мешок на пол.
— Пойду отолью. Сделай, чтобы было светло.
Двалин коротко кивнул и принялся за дело: раздобыл щепок, развел в очаге на кухне огонь. В сенях оказалась большая бочка, гном постоял перед ней, прикидывая, как устроить Торину баньку. Огляделся вокруг, присмотрел здоровенный чугунный котел с ручками, навроде кастрюли, подошел, покрутил в ручищах, кивнул. Пристроил его над очагом, натаскал из кадушки в сенях воды, приготовил мыло, достал из небольшой холщовой котомки ароматные настойки, повесил полотенце у очага, чтобы нагрелось. В комнате растопил камин и принялся разбирать вещи.
Тем временем Торин, вернувшийся с улицы, вошел в низенькую комнату, освещенную пламенем уже разгоревшегося камина, парой свечей в оловянных подсвечниках с зерцалом и неяркой лампадой, заботливо расставленных Двалином на тяжелом дубовом комоде и отбрасывающих на стены смешные тени. У стены, заняв почти полкомнаты, располагалась большая кровать, ножки ее, толстые, покрытые резьбой, почернели от времени. От остального пространства кровать была отделена тяжелым плотным балдахином, что висел на такой же потемневшей деревянной резной раме.
Двалин, стоявший у кровати и по-хозяйски взбивавший подушки, обернулся на стук захлопнувшейся двери.
— Вот глянь, прям королевское ложе, — кивнул он на кровать.
Торин невесело улыбнулся, потянул за завязку плаща и, стащив его с плеч, бросил на спинку пузатенького деревянного стула.
— Сам вон там лягу, — Двалин подбородком указал в противоположный край комнаты на большой кованый сундук, на котором был расстелен овчинный тулуп.
Торин оттолкнулся от дверного косяка, за который придерживался рукой, и медленно прошел по комнате, остановился у камина. Он все еще был во хмелю, и его немного покачивало. Всполохи пламени поблескивали в его синих глазах и отражались неяркими зайчиками на серебряных перстнях и заколках.
— Подумал я… и решил… — проговорил он тихо и задумчиво, но что-то в голосе его было совсем не то, — назначу-ка я тебя моим постельничим… Будешь ведать постельной казной, распорядком королевских покоев… Личная печать и казна моя и так в твоем ведении. Как вернемся, велю Балину указ написать. Спальников сам подберешь.
— Казна? … Вся твоя казна, пьяный кхузд, голый зад, а я твой воевода! Понятно? Какой к хуям постельничий? ..
— Молчи, дурра! Раз сказал - почетно, значит, так и будет, — в глазах Торина прыгали пьяные искорки, казалось, он вот-вот покатится со смеху, на щеках разливался слабый румянец. И не понимал Двалин — обижаться ему, смеяться или к новой должности готовиться. — По роду ты знатный, — не унимался Торин, — почти родня, из соратников самый ближний. Кому еще вверять королевскую постель? Тебе что-то не по нраву, верный мой постельничий? Чем смущает тебя мое желание?
— Твое желание меня не смущает… Примериваюсь, вот как тебе половчее в зубы двинуть, Ваше Величество, чтобы шутки свои меднолобые благородный узбад с другими шутковать изволил. — Двалин набычился и, отвернувшись от Торина, принялся, сопя, поправлять подушки на королевском ложе.
— И перину поправь, постельничий. — Торин, уже не таясь, улыбался, поблескивая в неярком свете жемчугом крепких зубов.
Двалин побросал подушки и повернулся было с явным намерением намять тому бока, да увидев его расслабленную чуть сонную улыбку, так и замер вполоборота. Торин медленно пошел через комнату, на ходу вынимая из волос заколки, остановился напротив Двалина, взял его руку и положил в ладонь прохладные тяжелые украшения, заглянул прямо в карие глаза своей синевой и проговорил низким шепотом на выдохе: — Раздевай короля.
Зашумело в ушах, жаром накрыло со спины, с неистовой силою захотелось Двалину запустить пальцы в его волосы, сжать голову, губами испытать его смеющийся рот, так бы и обхватил его всего, как волна морская, взволнованным телом.
Свечи почти догорели, мутно-белый воск оплыл мягкими волнами и неровной бахромой сполз по оловянным подсвечникам на столешницу комода, из кухни доносилось тихое шипение воды, кипящей в чугунном котле. В окнах запотели стекла, и небольшие, словно стеклянные капельки, срываясь, стремительно бежали вниз, оставляя прозрачный след, сквозь который видна ночь. Полог на кровати отдернут, одеяло смятым ворохом сползло на пол. На скомканных простынях, облокотившись спиной о подушки, полулежит Торин. Его запястья крепко привязаны к изголовью, он медленно двигает кистью, пытаясь облегчить путы и размять затекшую руку, мокрые волосы его убраны с шеи и собраны в растрепанный узел. Хищно-голодными глазами он, не мигая, следит за Двалином, как тот, сидя задом на пятках, не спеша набирает в ладонь густую жирно-поблескивающую жидкость, от которой пахнет чем-то древесно-травянистым.
— Что, отдышался? — скалится Двалин, — прокатимся еще разок?
Торин с трудом сглатывает и нетерпеливо кусает бледные губы. Двалин широким движением наносит ароматную субстанцию на свой член. Устраивается поудобней и, подхватив Торина под ляжки, пристраивается к королевскому заду. Гладит крепкую мускулистую ногу вниз и вверх против шерсти, но не спешит снова приступать к активным действиям, не так часто этот гном попадает в его полное владение, как сегодня, когда по закону хмеля можно все и даже больше.
Узбад, как во сне, мутными от захвативших ощущений глазами скользит по плечам и ключицам Двалина, не в силах оторвать взгляд от перекатывающихся под татуированной кожей мышц. Как томимый жаждой путник, он следит за бисеринками пота, стекающими с шеи вниз по ложбинке между упругими полушариям груди, густо поросшей темными с проседью волосами, ниже — по рельефному подтянутому животу и теряются в зарослях в самом его низу. Все его тело словно покрывает бриллиантовая пыль, мерцающая в желтоватом свете огня. Двалин наклоняется и как огромный медведь втягивает воздух, раздувает ноздри, начиная прелюдию.
Кусает пальцы ног в щекотное место в изгибе ступни между дугами поперечного и продольного сводов от пятки к пальцам, пробует языком — сначала кончиком, потом на всю ширину, прихватывает губами кожу. Торин дрожит, мотает головой, пытается высвободить руки, шипит сквозь зубы и скалится как зверь, пытается выдернуть лодыжку из крепкой хватки, но не тут–то было. Двалин утробно рычит, как голодный варг, кусает выступающую косточку на внутренней стороне лодыжки и, не переставая урчать и щипать острыми зубами кожу, продвигается по внутренней стороне ноги, туда, к заросшему густыми жесткими волосами паху, но останавливается на полпути.
— Ебать… блуд курвяжный… — Торин в нетерпении дрыгает ногой и, высвободив ее из медвежьей хватки своего военоначальника, с силой лягает того пяткой. — Хорош меня облизывать, давай, хуём работай.
В ответ Двалин низко раскатисто рычит, от чего кажется, что его широкая грудь гудит словно тугой барабан. Наклоняется совсем низко, так что его дыхание обжигает лицо и, медленно облизав два пальца, так чтобы узбад это видел, привалившись всем весом и накрыв его губы своими, проталкивает сразу оба в горячее нутро короля. Торин выдыхает со свистом, он чувствует его везде — во рту, на губах, внутри, уносящее ощущение его рук. Пальцы выскальзывают, но им на смену приходит твердый горячий пульсирующий ствол. Мышцы спины раскрываются коброй, он вколачивает как тяжелый молот — то быстро, то медленно, проникая в такие места, от чего искры разлетаются цветным фонтаном, закручиваясь вихрем и сливаясь в одну сплошную мерцающую тишину. Они двигаются навстречу друг другу как одно целое, словно в старинном ритуальном танце. Оглушительный финал, ощутимый как выдох вулкана, и беспомощное опустошение, превращающее их в невесомые частицы звенящей пустоты.
Торин откидывает голову назад, прижимается виском к прохладному изголовью кровати, пытаясь остудить пылающее лицо, на губах вкус железа. Двалин чуть отодвигается и, усевшись задом на пятки, по-хозяйски прихватив уже опадающий член любовника, перекатывает его в крепких пальцах.
— Отвяжи, улупень, рук не чувствую. — Торин утирает мокрую от пота бороду о такое же мокрое плечо.
Двалин навалился сверху тяжелый, мокрый и принялся распутывать хитрые узелки. Торин вытянул шею и, еле касаясь, потерся носом о его подмышку, вдыхая терпкий запах пота.
— Готово, — Двалин откинул веревку прочь и улегся рядом с Торином на подушку. — Для тебя там банька приготовлена. Пойдешь?
— Пойду. Не помню уже, когда мылся, а теперь и тобой насквозь пропах. — Торин уселся на кровати, растирая затекшие запястья, на которых лилово-бурыми пятнами проступили синяки.
Двалин добродушно улыбнулся и, погладив его по боку широкой мозолистой ладонью, слез с кровати и пошел на кухню. В два счета наполнил кипятком установленную между очагом и столом бочку, разбавил его холодной водой из лохани, кликнул Торина. Тот с трудом поднялся с постели и вслед за Двалином явился на кухню, которая на время превратилась в жарко натопленную мыльню. Поднялся на заботливо подставленную скамеечку и, держась за края, забрался в бочку. Узбад фыркал и урчал, погружаясь в воду почти целиком, намыливал плечи и грудь ароматным мыльным настоем. Двалин вылил ему на голову черпак воды и нанес мыльную пену. Пока он энергично втирал ее в густую шевелюру короля, тот закрыл глаза и погрузился в воду по самые плечи. Уже и не вспомнить, когда в последний раз ему пришлось побывать в настоящей-то бане, все по холодным водам рек да озер, и то если повезет. Двалин промыл королевскую гриву из кадушки, смыл мыло с шеи, груди и плеч, ласково касаясь мокрой кожи.
— Посидишь или спать?
— Спать. Совсем меня сморило. Подсоби, сам не выберусь.
Двалин подхватил его под руки и вытянул из бочки. Торин завернулся в теплое полотенце и поплелся в комнату. А Двалин забрался в бочку и принялся смывать с себя пот и сало, накопившиеся за дни путешествия. Вода пахла мятой, дубом и Торином. Когда, закончив с баней, он вернулся в спальню, Торин уже спал, завернувшись почти с головой в одеяло. Двалин вытерся его полотенцем, лежавшем на краю кровати и забрался под одеяло, осторожно, чтобы не разбудить Торина прижался к его спине, обнял поперек и подтянул к себе поплотнее. Торин во сне нащупал знакомую руку и, притянув ее со своего живота вверх, прижал к груди. Сердце под ладонью мерно отсчитывало пульс.ficbook.net/readfic/4244672
@темы:
Richard Armitage,
Graham McTavish,
Thranduil,
thorin,
Dwalin,
Dworin
-
-
18.04.2016 в 17:15надо же где-то зиму зимовать, через перевал нам все равно ходу нет
какой перевал-то е-мое? с Востока что ли что и через Мглистые не перелезли?
-
-
18.04.2016 в 17:19Спасибо!
какой перевал-то е-мое? с Востока что ли что и через Мглистые не перелезли?
Если честно пока целой картины нет. есть план сделать начало, так что если есть идея кинь)
-
-
18.04.2016 в 17:33-
-
18.04.2016 в 17:43-
-
18.04.2016 в 21:49Esthree, хочу, если ты не против)
-
-
18.04.2016 в 22:40-
-
19.04.2016 в 06:41-
-
19.04.2016 в 22:30-
-
19.04.2016 в 22:36