Фэндом: Richard Armitage, Graham McTavish Пэйринг или персонажи: Graham McTavish/Richard Armitage Рейтинг: наверно R Жанры: Слэш , Юмор, Повседневность Предупреждения: Нецензурная лексика Описание: Они когда-то были вместе, но слишком много житейских мелочей и теперь каждый сам по себе. А в памяти, словно фотографический отпечаток, то времени, когда их жизнь была как одна и имя ей было - ОНИ... А коль есть запрос и, если он правильный, кто-то там всегда ответит! До Нового года всего несколько дней и еще есть время решить что важно, а что нет.. Итак дом в глуши, гуси, лыжи...
Примечания автора: В этой истории Ричард - ему чуть за сорок, он успешный фотохудожник, его работы печатаются в известных журналах и по всему миру, с оглушительным успехом проходят выставки. Грэм, пятидесяти пятилетний профессор истории искусств. ЗачитаемсяЕму чуть за сорок, он успешный фотохудожник, его работы печатаются в известных журналах, по всему миру с оглушительным успехом проходят его выставки. Его зовут Ричард, он красив, успешен и… одинок. Это «одинок» нельзя понимать буквально, всегда есть кто-то, кто согреет постель ночью, но сердце разбито и болит. Его роману с «Мужчиной Которому Всегда Некогда» уже много лет, они даже не помнят, где встретились, настолько это было давно. Их отношения обросли общими друзьями, историями, и подробностями. За столько лет накопилось много обид, не сказанных и сказанных злых слов, намеренно и ненамеренно причиненной боли. Такие отношения длятся даже когда все кончено и разрушено. Они оживают мгновенно, достаточно взгляда, касания, телефонного звонка и молчания в трубку и мучительно медленно умирают. Сейчас их разделяет океан и решение жить своей жизнью, принятое и произнесенное вслух. Ричард в Нью-Йорке – ОН в Лондоне. Прошло два года… два долгих года и две открытки к Рождеству – это все что он заслужил за столько лет… Рано или поздно, рана зарубцуется и боль пройдет, уйдет любовь из сердца, оставив шрам на память. Ричард привычным маршрутом шел к метро, мимо торгового цента, немного вдоль парка, который с каждым годом становился все меньше, зажатый со всех сторон магазинами, домами и дорогами. Застройщики постоянно откусывают от него по куску, для, типа, «нужд города». Миновав газетный киоск, он на секунду задумался и все же свернул в проулок в его любимую пекарню, где купил гамбургер с курицей, солеными огурцами и хрустящим луком в изумительно ароматном багете. На улице холодно и ветрено, Ричард в сотый раз пожалел, что оделся не по погоде, кутаясь в толстый серый шарф, обмотанный вокруг шеи и ускоряя шаг. Он быстро спустился по лестнице в метро, прошел мимо бродяги, бросив в его шапку пару скомканных банкнот. Не останавливаясь, двигался в толпе, таких же, как он, спешащих по своим делам людей. Поезд ждать не пришлось, он еле успел заскочить в закрывающиеся двери, уверенно прошел в конец вагона и, облокотившись о стену, перевел дух. В вагоне было тепло, даже слишком, народа много, все заняты собой, кто читал, кто спал, кто просто завис и утонул в своих мыслях, не обращая внимание на окружающих. Ричард снял с плеча рюкзак и, поставив его между ног, расправил уставшие плечи. Он обвел взглядом вагон и остановился на собственном отражении. Из темного стекла на него смотрел бледный темноволосый мужчина в черном пальто. Красивое лицо с высокими темными бровями, прямым носом и маленьким ртом с тонкими поджатыми губами. Его волосы на висках были коротко подстрижены, а верхним прядям добавлено немного объема в стиле «Гранж». В кармане длинькнул и затих телефон, он нащупал холодный корпус, немного подождал, что он снова завибрирует, но телефон молчал. Ричард извлек его из кармана, на табло светилась надпись: «связь отсутствует». Полистав непринятые звонки, обнаружил – незнакомый номер… «пусть кто бы это ни был, перезвонит со знакомого, так не возьму» и трубка снова оказался в кармане. Он вынырнул из метро на своей станции, на улице стало еще холоднее или это из-за тепла в вагоне. Ричард почти бегом преодолел оставшееся расстояние до галереи, где полным ходом шла подготовка к его новой выставке «Город – Лицо и Изнанка». В дверях его уже поджидала помощница и два работника галереи. Завидев Ричарда, они накинулись на него как голодные собаки. Сказав, что ему нужно передохнуть с дороги и согреться, он попросил сделать себе чаю и, устроившись в реставрационной, которая теперь служила ему чем-то вреде кабинета, принялся за свой гамбургер. А в Лондоне день только начинался. Грэм пятидесяти пятилетний профессор истории искусств только собирался на работу. Две недели назад он прилетел из Миланской командировки и все никак не мог перейти на Лондонское время. По утрам он с трудом вставал, и с трудом ложился в третьем часу ночи. Грэм часто ездил с лекциями по приглашению разных институтов, ему нравилось путешествовать, он не любил сидеть дома. Хотя в его жизни были периоды, когда все менялось и жизнь замирала, ограничиваясь только ИМ. Грэм был в разводе, уже во второй раз, его страстная натура не терпела рамок и семейных ограничений. Старая лондонская квартира, забитая книгами, журналами и прочим хламом убиралась крайне редко. Это было настоящее жилище холостяка. Иногда, правда, сюда забиралась домработница, с которой Грэм вел войну уже пару лет за право жить в его собственном бардаке, и всякий раз он эту войну проигрывал. Она приходила, наводила свой порядок и уходила. Несколько лет назад здесь, ненадолго, поселилось счастье. ОН согласился жить с Грэмом. Это был шаг, настоящий поступок и для Грэма, который сделал предложение – и для НЕГО, который это предложение принял. Но все сломалось, ведь люди не меняются, а с возрастом их характер становится их продолжением. И то, что за десять лет не изменилось, превратилось с годами в типическую черту, которую невозможно переделать, не сломав. По дому до сих пор встречались ЕГО вещи, одежда, фотографии, рисунки. Когда Грэм вдруг натыкался на одну из таких мин, он болезненно морщился, но никогда не убирал, оставлял на своем месте. ЕГО звали Ричард – это был его Маленький Принц с другой планеты, его любовь, вечное наваждение, его сладкий мучитель. Он всегда был рядом, даже когда они расставались на месяцы или годы. Они были заклятыми любовниками – жить врозь было так же тяжело, как и вместе. Их добровольный разрыв обычно заканчивал тот, кто слабее. И эту слабость чаще проявлял он – Грэм, наверное потому, что старше. Хотя после сорока и Ричард почувствовал свою конечность и был уже не так категоричен в стремлении доказать свою независимость от чувств. Грэм любил его всем сердцем, всей душой без него он задыхался – с ним же, как на большой высоте он не мог дышать тем же разряженным воздухом. Последние несколько месяцев разлуки стали невыносимы и, забыв, гордость Грэм позвонил ему, но номер оказался заблокированным, потом еще и еще – бесполезняк. По домашнему дозвониться до Ричарда невозможно, во-первых домашнего телефона у него не было, а во-вторых его практически не бывает дома, он в постоянных разъездах или где-то у кого-то. Несколько раз, когда Грэм оказывался в Нью-Йорке, он пытался как-то связаться с ним, но у Ричарда были выставки в Европе, когда же Грэм читал лекции в Европе – Ричард выставлялся в Азии. Они категорически не совпадали, и вдруг, впервые за столько лет Грэм понял, что потерял его и это просто убивало. Как-то вечером в Милане, после лекций, в одном из уютных кафешек с домашней кухней Грэм повстречал своего давнего знакомого, они разговорились и беспредметная болтовня сама собой зашла о Ричарде. Где он, что он, «как, вы расстались…? не может быть.,. столько лет…». - А ты сам-то давно его видел? – спросил Грэм - Да вот недели две назад, он пригласил меня на свою выставку в Нью-Йорке… - У него выставка? - Да, теперь он фотографирует улицы… Знаешь, он звонил мне… У меня есть его телефон… Долгий суетной день был позади, закончился поздно, почти ночью. Ричард добрался до дома во втором часу, поднялся по лестнице на восьмой этаж, закрыл за собой дверь в темную квартиру, практически не натыкаясь на мебель прошел на кухню. В холодильнике немного китайской еды и молоко… «не богато…». Ричард включил свет и поставил чайник. Раздеваясь, он уронил свой мобильник и заметил не прослушанные сообщения в почте, подумав секунду, нажал на кнопу воспроизведения. Все послания кроме одного были ему не интересны. То единственное интересное сообщение оказалось от Грэма: «Привет Малыш, как живешь, чем занят, почему не снимаешь трубку? Перезвони мне, если еще не все равно… » прозвучал знакомый голос в трубке. Ричард как подкошенный плюхнулся на пуф, так и сидел, не до конца сняв джемпер. Он торопливо поднес телефон почти к самому носу, проверил когда было записано сообщение – сегодня в четырнадцать тридцать две. Он снова и снова прослушивал сообщение не в силах понять, что ему теперь с этим делать. Наконец решительно набрал его номер, сохранившийся в памяти телефона, как неизвестный. - Да – прозвучал голос Грэма - Привет… это я… ты звонил… - Ричард? - Грэм… - Я безумно, безумно соскучился… твой старый номер не отвечает… – Грэм еле сдерживал волнение. - Да надоел один тип в прошлом году решил сменить… Слушай, ты-то как живешь? Я знаю ты в Милане был недавно, я тебя прямо чуть-чуть не застал… жалко так что не увиделись… - А ты приезжай ко мне на Новогодние праздники… Сможешь? – нерешительно предложил Грэм. - В Лондон? - Да… съездим за город… - ОК. я все равно к семье собирался на Рождество, ты кстати, тоже можешь приехать… - Серьезно… ты приглашаешь? – не поверил собственным ушам Грэм. - Приглашаю - голос Ричарда улыбался, – я как приеду, позвоню… Мне столько всего нужно тебе рассказать и про твои милые две открытки к праздникам и вообще, не хочу по телефону… - Ну хорошо, тогда давай до встречи… - До встречи… Вот так просто он воскресил их отношения, на забывание которых ушло чуть больше двух лет. Самолет совершил посадку в Хитроу, в зале ожидания было как всегда людно, но Ричард сразу увидел его среди других Встречающих. Он совершенно не изменился, такой же красивый, стройный, сильный. Грэм сделал несколько шагов на встречу и остановился не в силах поверить, что это не сон. Ему на встречу шел Ричард его Ричард, они обнялись, Грэм целовал его шею под ухом. - Ну, Грэм, ты опять плачешь… - Ты, наверное, забыл какой я плакса… - Забыл… Скажешь тоже!… Пойдем скорее. - Куда тебя везти, как ты хочешь сразу к твоим? - Я им еще не звонил… поехали к тебе… Всю дорогу пока они ехали в такси до его дома Грэм смотрел на Ричарда, не отводя глаз. Они болтали ни о чем, как чужие, забивая неловкие паузы. Войдя в квартиру, Ричард принялся осматриваться по сторонам, брал знакомые вещи в руки, касался обоев, фотографий на стене, как будто ему было мало просто видеть, Грэм следил за ним от двери. - Как ты мрачно сидишь здесь, барахла то барахла… Смотри-ка, а эту вещицу я знаю… – Ричард поднял с полки маску, покрутил ее в руках и положив на место обернулся на Грэма – мы прямо как посторонние… поцелуй меня что ли… Грэм быстро пересек комнату и скомкал Ричарда в объятиях, смял его губы жадным поцелуем. Он пил и не мог напиться, утолить свою жажду Ричардра, он хотел его всего и готовность партнера возбуждала и будоражила. Избавившись от мешающей одежды, они заново узнавали друг друга на ощупь и на вкус. Все вокруг замерло, даже они сами, как будто кто-то снимал видео и заморозил время вокруг них используя эффект «Буллет тайм», когда объект и все что его окружает, не меняет своего взаимного расположения в течение всего времени «облёта» камеры. Завалившись на диван, который жалобно заскрипел под тяжестью двух сплетенных тел, они банально еблись не заботясь об эстетике. Ощущения, яркими вспышками, как ударами тока оглушало сознание, внутри, снаружи, запах мускуса, разгоряченных тел смешанный с запахом разогретой кожи старого дивана, пьянил. Они потерялись во времени и очухались в полном изнеможении вечером. Ричард, весь мокрый, лежал на спине, положив руку под голову, его грудь медленно поднималась и опускалась в такт дыханию. Он согнул одну ногу в колене и облокотил ее о спинку дивана. Грэм лежал рядом на животе, немного привалившись к Ричарду, и подперев кулаком подбородок рассматривал его лицо. - Боже мой, Ричард… - Ааа? – его ресницы дрогнули и он открыл глаза – Я не сплю… - Ты что нос переделал… А я смотрю и никак не пойму, что не так… - Да, переделал… это символ новой жизни… - Че за херня, какой новой жизни? - Я всегда хотел сделать его прямее и убрать этот крючок,… а когда мы расстались, я просто пошел и сделал, и не жалею… - Он просто пошел и сделал… тебе сорок четыре… - Никогда не поздно меняться к лучшему, изменись и мир вокруг тебя тоже измениться… - Изменился? - Ха… ты вернулся в мою жизнь… - Ну, это не перемена, это скорее старые грабли… - Иди ты в жопу… старые грабли… Лучше вставай и накорми меня… Так, а я, пожалуй, пойду рот прополощу, и, кстати, голову помою, а то я весь в твоей конче… - Конче… - Ну да, не нравится, назови иначе… тебе вон хорошо ты лысый… - Ладно, философ пойдем в душ… Через полчаса они помытые и закутанные в банные халаты сидели в столовой и ели омлет с ветчиной и тостами, запивая все это ароматным чаем с мятой и бергамотом. Так заваривал чай только Грэм, всякий раз, когда Ричард где-нибудь чувствовал запах бергамота и мяты, он думал о Грэме. Когда, так сказать, лед был разбит, и через бурную реку их разрыва снова проложен мост, строить планы на праздники стало как-то просто. Они больше не ощущали дискомфорта в присутствии друг друга, словно этих двух лет разлуки и не было вовсе. Итак, решено – Рождество провести с семьей Ричарда, «то-то они обрадуются старому козлу в твоей постельке» усмехался Грэм, а на Новый год поехать в Шотландию в маленький уединенный домик Грэма – дачу. Неделя перед Рождеством, а вернее всего четыре с половиной дня, были просто сумасшедшими. Нужно повидаться с друзьями, купить всем подарки, а в магазинах распродажи, толкотня, к тому же начались каникулы – везде дети, Рождественские базары битком набиты приезжими, в городе не протолкнуться из-за туристов. Сам праздник удался, в дом съехались почти все родственники, было весело, вкусно, немного шумно, все друг по другу соскучились, делились новостями, шутили. В столовой нарядили огромную живую елку, прямо возле по-праздничному украшенного камина. Дети тусовались со взрослыми почти до рассвета, а утром все получили свои подарки, Ричард – очередные носки с чудным рисунком, а Грэм – курительную трубку – это был подарок Ричарда. Грэма давно знали в этом доме, и никто нисколько не удивился его приходу. Мать Ричарда, не смотря на всю их сложность, вообще считала, что это самые серьезные из всех отношений ее сына. Он был не то, чтобы сильно ветреный «юноша», просто с самого своего мальчишеского детства для него важно было самовыражение, и он не очень стремился к каким-либо привязанностям. Ему нравилось, не имея обязательств, скользить по жизни, меняя партнеров и не ограничивать себя рамками отношений. Может дело в том, что он слишком рано стал жить самостоятельно, покинув родительский дом в шестнадцать лет. Но когда появился Грэм, в его жизнь прибавилось стабильности и предсказуемости, пусть даже они проявлялись в этих постоянных камбэках. Ричард и Грэм решили ехать на дачу в воскресенье утром, в надежде не попасть в пробку, но просчитались и на место добрались лишь глубокой ночью. Дом находился в глухомани, где-то на краю географии Шотландии, вокруг на несколько километров леса и поля, и пара животноводческих ферм, где разводили птицу и овец, да еще местная достопримечательность – старая ветряная мельница, красного цвета и на берегу реки заброшенный амбар, построенный при Царе Горохе. Цивилизация закончилась одновременно с дорогой, дальше перли, как говориться по «СКП», просто чудом не свалились в овраг, оказалось, что, ко всему прочему, Грэм еще и не помнит дорогу. Так что, когда добрались до места, оба были рады, что им не пришлось толкать машину. Вокруг темень, ни души. Калитку завалило снегом и мужикам пришлось ее откапывать, хорошо в багажнике были лопаты. Внедорожник ревел и буксовал, но все же, как-то въехал во двор. Ричард открыл входную дверь, в доме было жутко холодно и темно. Ричард, спотыкаясь о мебель, нашел-таки, где включается свет, но бойлерная не работала и пришлось искать фонарь. На то, чтобы распаковаться, зажечь камин и хоть немного обогреться ушла уйма времени. Они решили, что делать жилище комфортным будут завтра и, разложив диван прямо в столовой, не раздеваясь, улеглись спать. На утро, все оказалось не так уж и плохо. Хоть Грэм и был историком искусств, а Ричард фотохудожником они таки справились с отоплением и освещением и принялись за подготовку жилища к встрече Нового Года. Дом был очень большой, на первом этаже располагалась просторная кухня с очагом и небольшой пристройкой, типа чулана, для хранения консервов, овощей и прочей долгоиграющей жратвы. Гостиная с парой диванов, кресел и огромным камином, столовая, где у стены громоздился сервант со старой посудой, на котором красовались всевозможные подсвечники из стекла, серебра или чего-то под серебро, а в центре стоял обеденный стол на шесть персон. Здесь же располагались гостевая спальня и туалет. На второй этаж из небольшого холла вела неширокая лестница с деревянными перилами, где размещались три спальни, а еще в доме был чердак и подвал. Когда-то здесь было людно и шумно, Грэм купил его еще в период своего первого брака. Потом, после развода, сюда совсем перестали ездить, и дом решили продать, но затишье на рынке недвижимости, да и что там, непрактичность хозяина в финансовых вопросах сделала эту тему не первостепенной. Теперь этот дом, как говорится, ждал своей поры. Может кто-то из детей захочет здесь жить, а возможно и сам Грэм, удалившись от дел, поселится в глуши и посвятит свое время написанию мемуаров. Поскольку они не собирались здесь оставаться надолго, а всего лишь хотели провести несколько дней, то решили не трогать комнаты на втором этаже, а привести в более менее жилой вид только первый. Весь понедельник убирались, разбирали вещи, украшали по-новогоднему гостиную. Нарядили елку, которую добыли в лесу, не особо парясь, что это браконьерство. Ни Ричард, ни Грэм еще толком не определили, что же теперь между ними, кто они любовники или друзья, которые иногда трахаются. Но как говориться, совместный труд сближает и к концу дня, когда они уставшие и голодные сидели в мягких, ушастых креслах в гостиной, под елочкой, возле горящего камина, и обсуждали праздничное меню, оба чувствовали себя почти семьей. Так странно было находиться здесь за тридевять земель от дома, вдвоем и не нуждаться ни в какой другой компании. - Ты когда гуся будешь готовить? – Зевнув, спросил Грэм. - Тридцать первого с утра поставлю... – Ричард плеснул в свой бокал темно-рубиновое вино, сделал глоток и зажмурился от удовольствия. - Наверное, его тридцатого, вечерком, как-то замариновать нужно будет… - Да не, я рецепт простой знаю, без запарки, не волнОВАЙСЯ – Ричард снова сделал большой глоток. - А ты гуся купил или индейку? - Гуся … или не гуся… бля, не помню. Хочешь, пойду посмотрю? - Да не… Хотя, если тебе не лень принеси с кухни какую-нибудь закуску, а то мы скоро окосеем… - Мне не лень, потому что я молодой и резвый, а ты старый и ленивый…– Он поставил свой бокал на пол и пошел на кухню. Грэм поправил длинной кочергой угли в камине, с удовольствием допил вино, покрутил в пальцах пустой бокал, проверил, осталось ли еще что-нибудь в бутылке поднялся с кресла и пошел в столовую за новой. Порылся в коробках, выбрал две бутылки хорошего красного вина и вернулся в гостиную. Ричард все еще был на кухне. - Ты чего там застрял? – Грэм откупорил бутылку и поставил ее на пол рядом с креслом, чтобы вино подышало. – Эй, Рич! Все в порядке? – Так и не дождавшись ответа, он поспешил на кухню. Ричард уныло сидел задом на крае стола и рассматривал пол, выражение его лица было крайне растерянным. - Что? – Грэм развел руками. - Ты не поверишь, но ни гуся, ни индейки нет. Я даже не знаю почему… Вроде бы я что-то выбирал… Но там было столько народа в кассу, и я вполне мог… – Ричард виновато посмотрел на Грэма. – Что же теперь делать? Я испортил праздник? - Ох уж мне эти люди искусства! Весь вред от них! – Грэм расползся в широкой улыбке, настолько Ричард выглядел комично-виноватым. – Но мы все равно их любим. Не кручинься, я знаю одно место, и завтра с утреца мы, добудем гуся. – Он подошел к Ричарду и, встав у него между ногами, обнял его за плечи и крепко стиснул в объятиях. Ричард прижался ухом к его груди и все неприятные ощущения развеялись как сигаретный дым. - Пойдем, я принес еще вина. Давай только захватим вот этот чудесный паштет. – Грэм чмокнул Ричарда в висок и слегка подтолкнул его в плечо по направлению к двери. Они снова устроились в креслах и, потягивая вино вприкуску с хрустящими ржаными хлебцами, намазанными острым паштетом из гусиной печени, принялись говорить о выставке Ричарда, очередной научной работе Грэма, старательно обходя темы еды. Около двенадцати жутко захотелось спать, день получился длинным и непростым, много физической работы на одном завтраке в качестве топлива, да и три бутылки под слабую закуску, тяжелили голову. Грэм и Ричард не без усилия пересилили непреодолимое желание заснуть прямо в креслах, и пока один разбирал кровать, второй отправился в душ. Горячей воды еле хватило на обоих, омовение немного взбодрило, но ровно на столько чтобы доплестись до кровати и, забравшись под одеяло вырубиться. Утро настало в первом часу дня. За городом так хорошо спится - тихо, темно, не звонит телефон. Грэм проснулся первым и как был в старых синих, а вернее сизых, трениках и оранжевой толстовке с разноцветной надписью «Миру Мир», что служили ему пижамой, пошел на кухню. Есть хотелось смертельно. Ричард проснулся от запаха жареного бекона, лука и картофеля, он вылез из кровати и как зомби поплелся на запах. Грэм колдовал у плиты, сочиняя свою коронную арию в виде картофельного гратена с беконом, зеленью, луком и томатами, а на гриле в очаге шкварчали, поджариваясь, сосиски. Кухня наполнилась ароматом свежее сваренного кофе и поджаренного на масле хлеба в яично-сливочной смеси. - Ну что проснулся спящий принц? – посмеялся Грэм над взъерошенным, сонным и небритым Ричардом. - А сам… Когда ты встал то? – Ричард кутался в ветхий халат, который больше напоминал растянутую кофту в пол, надетый поверх футболки и найковских спортивных брюк с лампасами. - В двенадцать, наверное… Давай садись. Нам еще за гусем ехать, хотя, надо посмотреть, шел ли снег… а то до фермы не добраться. - Давай тогда на лыжах… - Ричард совершенно серьезно посмотрел на Грэма и сделал глоток кофе из большой керамической кружки. - Ну да на лыжах, это двадцать км в одну сторону. Мы пока туда доберемся стемнеет, а тут между прочим волки водятся… - Ружье возьмем… – Ричард, как ни старался таки не смог сдержать улыбку, глядя, как Грэм встопорщился. - Я не пойму, ты шутишь или серьезно. Я что, по-твоему, биатлонист? – бурчал Грэм, расставляя тарелки на столе. - Ладно, налей мне кофейку небиатлонист Покончив с завтраком, они засобирались в путь. Снег вчера не шел, так что у них был шанс добраться без приключений до фермы по позавчерашней колее. Оделись, замотались шарфами, Грэм уговорил Ричарда надеть шапку, вооружились картой местности и выдвинулись. Внедорожник вполне справлялся с задачей и без капризов бежал по снежному настилу, Ричард пел хором с проигрывателем, Грэм смотрел на него и улыбался в усы. Через сорок минут они добрались до фермы, где у Грэма был знакомый. На встречу им вышел хозяин, он очень обрадовался увидев старого приятеля. - Ба!!! Грэм! Сколько лет, сколько зим! С женой? – хозяин заглянул Грэму за плечо, готовясь поприветствовать одну из бывших или очередную пассию нестареющего шотландца и увидев Ричарда, который тоже выбрался из машины, несколько подвис. - Это Ричард. Помнишь его? – Грэм засунул руки в карманы, покачивался с пятки на носок. - Здрасьте. – Ричард кивнул, он сам не помнил этого мужика и сомневался, что тот должен помнить его. - Как не помнить! Твоя Сердечная Рана! – Хозяин фермы расползся в улыбке и ткнул Грэма локтем в живот. – Здравствуйте Ричард! Рад с Вами познакомится. Этот перец столько рассказывал о Вас, что кажется мы знакомы сто лет. Ричард с готовностью растянул улыбку и пожал протянутую руку, бросив быстрый красноречивый взгляд в сторону Грэма. - Проходите в дом. Выпьем чаю. - Да нет, стрина, как-нибудь в другой раз, время поджимает – Не моргнув глазом, соврал Грэм. - Мы собственно по делу. Едем к теще и нам нужен гусь. - Гусь! Да выбирай любого! Вон они у меня на заднем дворе ласты разминают. Грэм и Ричард прошли за хозяином на задний двор по которому неуклюже переваливаясь ковыляли штук пятнадцать белоснежных откормленных птиц. Они выгибали шеи, шипели, топорщили крылья, одним словом выглядели весьма не дружелюбными. - Берите какой нравится. – Хозяин развел руками в широком приглашающем жесте и хитро прищурился. - Я туда не полезу. – Сразу сообразив, что к чему сообщил Ричард и, как бы в знак подтверждения, спрятал руки в карманы и сдал назад. - Вообще-то это ты виноват в том, что у нас нет гуся. – Запротестовал Грэм. - Я тотально городской житель, на природе я погибаю и чахну. А это и вовсе что-то неестественное. – Ричард отступил еще на шаг. - Ох, грехи мои тяжкие. – Сдался Грэм и, кряхтя, полез через плетень... Гуси, как всполошенные, вразвалку, шипя и гогоча, разбегались от Грэма в разные стороны, а особо наглые, сделав отвлекающий маневр, ощетинив шейное перо, пристраивались к нему с тыла и щипали за штанины. Бывает, что во время боя за самку гусаки, могут до кости ободрать с соперника перья и пух своими узкими и сильными клювами с мелкими зубчиками по краям и широким острым ноготком. Так что, в случае попадания такого боевого клюва в цель, на объекте нападения след останется неслабый. А объектом в этот раз был Грэм, который, несмотря на свой внушительный рост и габариты, все же, весьма элегантно уклонялся от щипков. Впрочем, пару раз ему таки, пришлось по-настоящему удирать от порядком разозлившихся пернатых. Ричард ржал у ограды, периодически, подбадривая приятеля – «слева заходи, быстрее, быстрее, хватай, хватай, сзади, сзади!!». Где-то на пятой или сто пятой попытке Грэму, все же, удалось поймать, жирненького гуся. Он тащил его за шею, отдувался и захлебывался от смеха. - Ну как элегантно? – Манерно развел руками Грэм. – Бля, я шапку свою потерял. Давай Рич, полезай туда и притащи ее сюда. - Что к ним? – Ричард сразу перестал смеяться. - Они ж меня порвут, смотри какие,… совершенно из дикого состояния. - Ничего, не съедят они тебя. Вон, она лежит, почти у забора. А мы пока птахе шею свернем… Или сам возьмешься? – Грэм остановился и протянул Ричарду огромную угрожающе растопыренную птицу. - Что? Я? О неее, я лучше за шапкой… - замахал руками Ричард и, в два мига перемахнул через плетень. Конечно, они так сразу не уехали, все-таки зашли на чай. К тому же, в доме, оказалась пара бутылок вискаря. Решили выпить за встречу. И понеслось - сначала обмывали гуся, потом пили за дружбу, за семью, за медведей в лесу, снег зимой, Рождество, за уходящий Старый и приходящий Новый, за науку, мать ее, за тещей и детей, здоровье, а потом уже просто пили «Чтобы все…». Ричард нажрался в говно. Грэм стоял на ногах почти ровно, и единолично решил, что ночевать у хлебосольного, одичавшего в глуши и истосковавшегося по обществу знакомого, не хочется, и засобирался в обратный путь-дорогу. Добирались не спеша. Ричард почти лежал в кресле, безучастно взирая на мир за окном. Грэм серьезный и сосредоточенный как «чайник за рулем» осторожно вел машину. Приехали уже затемно. Выбирались из машины в два захода – Грэм осторожно, придерживаясь за дверцу, вылез первым, вдохнул полной грудью морозный воздух, расправил плечи и отправился на помощь Ричарду, который застрял где-то на полдороги. Он обошел машину и, резким движением встряхнув друга, поставил его на ноги. – Стой тут, я добычу достану. – С этими словам он весьма уверенно извлек с заднего сидения картонную коробку, куда сам, еще будучи в трезвом состоянии, уложил гуся и какую-то фермерскую снедь и оттащил ее к дому. Отпер дверь, занес коробку внутрь и вышел за Ричардом. Ричард продолжал стоять там, где его оставил Грэм «Совсем никакущий, чего ж его так развезло, выпили то всего по чуть, только что в нос закапали, а он совсем как лоза вьется». Приобнял друга за плечи и поволок в тепло. Ричард плюхнулся на диван в гостиной и, как был в куртке, заснул. Грэм постоял над ним, подумал, и все же решил не трогать, оставил на месте, а сам поплелся в спальню. На следующий день Ричард мучился головной болью и другими прелестями бодуна и под этим предлогом ощипывать вчерашнюю добычу отказался, перепоручив это благородное дело Грэму. Тот не сильно протестовал и довольно ловко справился с заданием. - Но маринад и готовка, на тебе. – Грэм мыл руки и стряхивал прилипшие пушинки с рукавов, поглядывая через плечо на Ричарда. – Не открутишься… Ты давай, уже поворачивайся, хватит валяться. Вон воды попей, съешь чего-нибудь, полегчает. На меня посмотри, я, как огурец: бодр и весел. А ты скис с пары рюмок… - Нехера себе! Пара рюмок! Я даже не помню, что там после вискаря было: водка или текила. А ты просто пьяница, вот тебя ничего и не берет, нутро у тебя проспиртованное и печень пашет в таком режиме, что канистру выпьешь не почувствуешь. – Недовольно усаживаясь на диване, обиделся Ричард. - Ладно, давай я тебе бульончик сварю, а потом, погулять сходим. А? - Ну, свари… - Ричард снова улегся на диван и обнял подушку. После бульона и правда, полегчало, Ричард исполнил свой долг по отношению к гусю, замариновал его и убрал в холодильник, а потом предложил надеть лыжи и в лес, так сказать, токсины выгонять. В лесу холодно, снежно. До них, тут еще не было ни одной живой человеческой души, во всяком случае, этой зимой. Выдался тихий безветренный денек, правда не солнечный, но это обстоятельство картину не портило и настроения не омрачало. Они как лоси неслись, почти напролом, прокладывая лыжню, только снег в разные стороны. Надо сказать, что Грэму пришлось приложить некоторое усилие, чтобы в грязь лицом не ударить и не уступить Ричарду. Домой вернулись голодные и уставшие. Приняли душ и принялись готовить обед-ужин. Комнаты заливает теплый желтый свет, ярко полыхает камин, наполняя пространство живым теплом, негромко играет музыка. Грэм, потягивая темное тягучее пиво из большой глиняной кружки, поджаривает на тяжелой чугунной сковороде говяжьи колбаски и золотистый картофель. Ричард, тоже попивая пиво, сидит за столом, рассматривает широкую красивую спину Грэма, сонно моргает. В голове плюхаются медленные мысли о себе, о нем, о том что, вероятно, они теперь вмести и что это вовсе не плохо. Он по столу отодвинул кружку, поднялся со стула и, приблизившись к Грэму, обнял его поперек, уткнулся носом в затылок и тихонько чмокнул в шею. - Ты чего это, кот? – Грэм вполоборота повернул к нему голову. - Просто хорошо, и ты здесь, и я… как будто все в порядке… - Так все и в самом деле в порядке. – Грэм сдвинул сковороду с конфорки, разжал руки Ричарда и, повернувшись к нему лицом, притянул к себе за спину. Заглянул в почти синие от неяркого света глаза и, потершись носом о его нос, поцеловал в рот. Сначала просто попробовал на вкус, чуть касаясь кончиком языка, потом уже в полную силу, вторгаясь все глубже. Медленно провел руками от подмышек до талии, прихватил пальцами края футболки, задрал ее и принялся стаскивать. Ричард послушно поднял руки. Грэм целовал его губы, подбородок, утыкался в шею, перебирал губами и прикусывал тонкую кожу, фыркал, шумно выдыхая, гладил его голую спину, плечи, живот и грудь, щепал и легонько выворачивал, ставшие совсем твердыми, соски. Ричард, в свою очередь, ухватив Грэма за резинку, подтянул ближе, подцепил его толстовку и стащил через голову. Впился кончиками пальцев в его лопатки, провел с нажимом до самых ягодиц, оставляя красные полосы. Оттянул пальцами резинку треников, просунул под них руки и крепко ухватил за упругие круглые ягодицы. Они разорвали поцелуй и посмотрели друг на друга мутными от желания глазами. Как-то одновременно решили, что ужин подождет и, раздеваясь по дороге, направились в спальню. С самого первого дня здесь, им хотелось повторить то, что произошло между ним тогда, в захламленной квартире Грэма. Но все как-то не складывалось. В доме у родителей Ричарда было некогда и банально негде, когда приехали сюда, они так устали, что ни о каком сексе и речи не было, а вчера Ричард нажрался… И вот наконец, свершилось, они оба трезвые и полны желания брать и отдавать, а значит самое врем. За окнами совсем стемнело, комнату освещало только неяркое пламя камина, выхватывая теплыми желто-коричневыми всполохами силуэты голых тел на кровати - плечо, рука, смятые простыни, влажно поблескивающая кожа. Ричард лениво натянул на Грэма простыню, сел и, подобрав с пола плед, укрыл его ноги, а сам поднялся с постели и ушел на кухню. Грэм улегся на бок, с удовольствием наблюдая за любовником. Обратно Ричард вернулся, прижимая к себе локтем пару бутылок пива, а в руках тащил сковороду, поставленную на деревянную разделочную доску. Грэм уселся в кровати, раскидал подушки, отгреб в сторону одеяло, расчищая место для хавчика. Они сидят рядом, едят прямо из сковородки, угощая друг друга кусочками острых сочных колбасок и картошкой, которая напиталась ароматами мяса и специй, пьют пиво и ничего не существует там за пределами вот этих нескольких комнат, вся вселенная удивительным образом сжалась до этого маленького теплого пространства. После завершения трапезы Грэм составил сковороду и пустые бутылки на пол, подтянул к себе Ричарда и сочно поцеловал его в рот. - Вкусный мой! - Это вместо пасты и щетки? – Ричард улыбается от уха до уха. Вставать лень живое тепло камина, разливающееся по комнате, запах сонных тел действуют как снотворное и они, так и не приняв душ, засыпают прижавшись друг к другу. Последний день в году выдался хмурым, низкое небо, снег и ледяной ветер. Мужики встали поздно, вернее проснулись-то они часов в двенадцать, а вот встали во втором часу. Пока завтрак, душ, все дела уже половина четвертого. Решено, что с них достаточно приключений и сегодня останутся дома. Ричард принялся за гуся, а Грэм просто был рядом, так сказать на подхвате. Они неспешно готовились к празднику, сообразили закуски, накрыли стол зеленой скатертью, красиво расставили тарелки и бокалы, выпили по разминочному рюмашу и к девяти часам вечера все было готово. - Грэмчик, у меня для тебя есть подарочек… – Ласково пропел Ричард – Вот, глянь… Хочу чтобы ты это одел… – и протянул Грэму красивую плоскую коробку коричневого цвета с надписью Армани. - Оооо, что же это такое?…. – Улыбнулся Грэм, принимая презент. – У меня тоже есть для тебя кое-что. И, раз ты решил начать одарение до двенадцати, вот тебе мой новогодний подарок… – С этими словами он, картинно веляя задом, удалился куда-то в глубину дома и вернулся, с красивой белой плоской коробкой с символикой Шанель. - Оооо, что же это такое?… – Передразнил его Ричард. Они расположились рядом на диване и, поглядывая друг на друга, открыли каждый свою коробку. Подарками оказались дорогие дизайнерские трусы, у Грэма - белые, а у Ричарда - черные. - Отлично, новогодние наряды есть. – Грэм приложил к себе обновку и, притянув Ричарда за затылок чмокнул того в губы. - Я думаю, что к ним подойдут мои толстые шерстяные носки и…и.. – он искательно оглядел комнату, - колпаков нет… - Каких колпаков? – удивился Грэм. - Красных. Ладно, сойдут вот эти серебряные короны, - он кивнул в сторону елки, на которой в несколько оборотов была намотана мишура в виде серебряных елочек скрепленных между собой. – Будем голыми Сантами. - Сантой буду я, у меня борода, – Грэм гордо почесал свою густую окладистую бороду. – А ты … - он оглядел Ричарда с головы до ног, - в процессе разберемся. - Ты ж понимаешь, что я ни разу не олень? – Предупреждающе осведомился Ричард, прикладывая к себе трусы и с удовольствием поглаживая пальцами дорогую тонкую ткань. Грэм поднялся с кресла, притянул его к себе и поцеловал в висок – Давай-ка дровишек притащим Ни-Разу-Не-Олень, коль уж решили быть голыми Сантами. В жарко натопленной комнате, заполненной теплым желтым светом, джазом, запахом ели и ароматного жаркого, у самого камина на диванных подушках, разбросанных прямо на полу, сидели два Голых Санты с бокалами искристого шампанского и встречали Новый Год.
Фэндом: Призраки, Richard Armitage, Lee Pace Основные персонажи: Ричард Армитидж, Лукас Норт, Олег Даршавин, Ли Пейс
Пэйринг или персонажи: Даршавин/Норт, Лука/Фил Рейтинг: думаю что R Жанры: Слэш , Повседневность Предупреждения: Нецензурная лексика
Описание: Лука Ковач уже несколько лет живёт в Нью-Йорке вместе со своим мужем Филом Винславом. Они занимаются антиквариатом... В доме, где они живут, всего несколько почти незнающих друг друга жильцов... Фил никогда не задавался вопросом, почему Лука купил квартиру именно в таком доме.. Когда-то Лука был другим человеком и этот человек все еще где-то внутри него вместе со своими призраками... Один из этих призраков выходит из тени
Примечания автора: Кроме известных героев сериала Лукаса Норта и Олега Даршавина, в этой истории присутствуют Фил Винслав (Ли Пэйс), японский любовник (Кеану Ривз)
В тексте используются стихи А.Крупнова и как эпиграф стихи от Тёмная Сторона Меня
Что зажило – то зажило, что было – повторяется. Огонь, сгоревший заживо, вновь ярко разгорается. В секунде – вечность прежняя, любови меркой меряна И пустота безбрежная вновь зазвенеть намерена
Резкий северный ветер бьет в лицо ледяными струями, и страшно захлебнуться этим оголтелым потоком, от которого никуда не спрятаться и не скрыться. Такое ощущение, что кто-то затыкает рот ладонью. Холод загнал его в знакомое кафе на углу улицы, он заказывает кофе и устраивается за столиком у окна. Всего десять минут, чтобы перевести дух, в надежде переждать разыгравшуюся непогоду. Несмотря на мелкие неурядицы, вроде сорвавшегося звонка от мужа, день сложился вполне удачно. Обе встречи, что называется, получились не в бровь, а в глаз, он заполучил сразу два редких издания, да ещё и по настолько хорошей цене, что если бы ему кто-то рассказал, что может так свезти он бы и сам не поверил. За окном настоящий ураган, ветер гоняет по улице обрывки газет и какой-то мусор, люди беспомощно закрываются от ледяных порывов, пытаются скрыться в подземке, магазинчиках или кафе. Он берет в руки красную чашку горячего кофе. Пальцы и ладони приятно греет гладкая керамическая округлость. Делает глоток и, вдохнув носом аромат крепкого кофе, на секунду задерживает дыхание, словно пытаясь удержать тепло внутри. Выдыхает, от чего из чашки на лицо веет теплом, будто он сидит в горячей ванной. Суета дня отходит куда-то назад и он просто растворяется в моменте, ощущение себя отступает. Ощущение себя…. Лука Ковач, родившейся в 1971 году в городе Шибенике, который находится на берегу Адриатического моря в Хорватии (в то время на территории Югославии) уже несколько лет живёт здесь в Нью-Йорке в старом кирпичном многоэтажном доме, где они с мужем приобрели просторный лофт, занимающий весь шестой этаж. Они оба занимаются антиквариатом. Луку увлекает все старинное - мебель, посуда, предметы искусства. А его муж, тридцати пятилетний Фил Винслав, просто помешан на книгах. За пять лет, что они живут вместе, их огромная квартира превратилась в склад, напоминающий лавку старьевщика, набитую антиквариатом. В их доме нет стен, пространство зонировано диванами, а также стеллажами, забитыми книгами и всевозможными шкатулками, статуэтками, старинными картами, вазами и прочим ветхим хламом. Лука ещё держит небольшой антикварный магазин, где продаёт и покупает старинные вещицы. Надо сказать, что это не источник заработка, они очень состоятельная пара и антиквариат, скорее хобби, чем средства к существованию. Эти двое не очень общительны, даже можно сказать немного нелюдимые, не сторонники шумных тусовок, у них никогда не бывает гостей. В доме, где они живут, всего несколько почти незнающих друг друга жильцов, и порой складывается впечатление, словно это не жилой дом, а старое заброшенное помещение. В тридцатых годах, здесь было какое-то производство, но потом здание распродали по частям и теперь, верхние этажи его занимают квартиры, а нижние сдаются под мероприятия. Фил никогда не задавался вопросом, почему Лука купил квартиру именно в таком доме…. В их большой квартире вместе с ними живут пять маленьких собачек и вечерами они любят выгуливать своих "детишек" в центральном парке. А еще не так давно Фил притащил домой две огромные клетки с какими-то пичугами, которые теперь, не умолкая щебечут. Лука не был против, ему нравится, когда квартира заполнена звуками, так сказать живет. Дома они бывают не часто, путешествуя вместе или порознь по всему миру и собирая разные разности. На время их отсутствия Фил пристраивает домашних питомцев к сестре, которая живет за городом. Из каждой своей командировки Лука привозит в подарок Филу какую-нибудь редкую книгу. Хотя Фил, конечно же, невероятно рад таким подаркам, но эти частые отъезды мужа для него вечная головная боль. Он всегда тоскует по нему, как ребенок, который весь день ждёт маму с работы и, вроде бы, занят своими делами, но на периферии сознания всегда присутствует это ожидание. Ожидание ЕГО, ЕГО образ. Образ высокого и широкоплечего мужчины за сорок, с хорошо развитой мускулатурой и прямой как у танцовщика осанкой. С возрастом он стал немного худощавым, что придало его внешности некоторую ранимость. Он красивый, немного грустный, часто задумчивый, погруженный в свои мысли. Его голубые глаза внимательные и пытливые могут быть колюче-зимними и такими теплыми, когда он смотрит на Фила. При встрече с посторонними предпочитает молчать, изучая собеседников, иногда кажется, что он читает по губам, чужие разговоры… хотя нет зачем это ему… Лицо его по-мужски красивое - высокий лоб, длинные темные, чуть надменные брови, прямой нос, достаточно волевой подбородок, и небольшой рот с тонкими четкими губами. Теперь он носит бороду, которая в сочетании с коротко остриженными темными волосами, контрастно подчеркивает благородно-прозрачную бледность его лица. Весь его облик одновременно сильный и слабый, резкий и мягкий. Ветер на улице стих и Лука засобирался домой, надо сказать, что он не очень спешил, ведь Фил уехал неделю назад к родственникам в Филадельфию и дом был пуст. "Оставь мне птиц или собак, мы потом приедем вместе, без тебя мне будет совсем одиноко...". Но Фил решил, что Лука быстрее закончит свои дела и приедет к нему, если останется дома один. Дело в том, что они решили провести Новогодние праздники у родителей Фила, но Лука занимался очень важным для него аукционом и просто не мог все побросать и уехать, так что, пообещав Филу закончить со всем за неделю, он энергично взялся за дело. Когда Лука добрался домой, на улице уже стемнело. Он поднялся на большем, жутко шумном лифте, который скрипел полозьями и издавал такой мерзкий лающий лязг, что казалось, будто он везёт пассажира прямиком в преисподнюю. Лука неоднократно поднимал вопрос о замене лифта, но Фил относился к этому скрипучему обстоятельству весьма равнодушно. Лука же, напротив, не выносил этот шум, как и любой другой, а особенно громкий, впрочем, как и полную тишину. В их доме всегда работал телевизор, звучала музыка, даже ночью горел свет, неяркий приглушённый, обычно лампы, расставленные прямо на полу или камин. Он был человеком с прошлым и это прошлое, в котором с ним случилось много всего, заставляло бояться темноты. Он поставил бумажный пакет на полку одного из стеллажей прямо возле двери - книжки для Фила, при мысли о нем все его существо словно окатило теплом... Фил, смешной, добрый, немного несобранный Фил... Его можно назвать блондином с зелено-голубыми глазами в темных, будто спутанных ресницах. Его, от природы русые волосы, обычно высветленные на большую часть их длины, часто собраны в хвостик на макушке или просто под ободок. На носу и щеках еле заметные веснушки, красивый чётко очерченный рот с какими-то по-детски пухлыми губами... Он очень высокий и большой, даже Лука со своими почти ста девяноста сантиметрами рядом с ним выглядит хрупким. А ещё он чуть замедленный как все великаны... Его невероятно красивые руки, всегда сопровождают разговор уверенными быстрыми или плавными по-кошачьи тягучими жестами, как бы разговаривая вместе с ним. Он надежный и верный с ним тепло, он его дом. Человек, с непостижимым внутренним миром, всегда легкий и спокойный, шутит, улыбается. И эти его качества, отнюдь, не внешняя оболочка, это не напускное. Он как планета с повышенной плотностью притягивает к себе, и раз попав на его орбиту, никто уже не в силах оторваться, увлекаемый этой неповторимой неотразимостью.... В голове возникает картинка и расползается перед глазами как неожиданно оживший кинокадр... «Обычный день, среди недели… После ужина в ресторане, они ещё немного прогулялись, просто шли рядом, молча, Фил, засунул руки в задние карманы джинсов смотрел под ноги и улыбался каким-то своим мыслям, Лука поглядывал на него и думал что сейчас в его жизни ничего и никого кроме этого парня нет и самое главное, что он и есть все что ему нужно. Но где-то глубоко внутри него гнездилось это странное непонятное чувство к тому другому человеку, который приходил к нему во снах, к парню которого он встретил в аду и потом, уже там, в нормальной, ну насколько это можно назвать нормальной жизни, в Лондоне». Лука снял пальто и бросил его на спинку одного из пухлых диванов, разулся, натянул теплые домашние уги и отправился ставить чайник. По дороге, он привычно включал везде свет, поднимал с пола разбросанные вещи и собачьи игрушки. Мысли одна за другой плыли, как нескончаемый поток, волна за волной, вынося на поверхность то одно событие то другое, вроде бы на первый взгляд никаким образом не связанное с предыдущим и только если проследить всю цепочку, вдруг окажется, что это не просто причудливая пестрая мазня, а самая настоящая трехмерная картина. Из задумчивости его вывел грохот, от которого внутри все холодеет и сжимается в комок. Лука замирает, как парализованный, не в силах пошевельнуться. Этот ступор длился всего пару секунд, но для него будто проходит целая вечность, проносясь в сознании эхом следов прежних переживаний сплетенных в запутанную систему ассоциативных связей. Невероятно полезное свойство нервной системы человека, заключающееся в способности какое-то время сохранять информацию о событиях внешнего мира и реакциях организма на эти события, превратилось для Луки, в виду его специфических навыков и умений, в весьма непростое испытание. Процесс актуализации элементов прошлого опыта - образов, мыслей, чувств, даже движений, словно за невидимую ниточку тянул за собой те подробности, которые он так старательно замуровывал в глубине своего сознания, но стоило сработать некоему пусковому механизму, как запускалась эта пленка, многократно воспроизводя и изменяя самым причудливым образом так старательно укрываемую информацию. И образы всплывают в сознании без усилий, отключая действительность, погружая в пустоту… «…Влажно-серый бетонный пол с темными разводами узким прямоугольником давит на нервы. Почти под самым потолком чугунная, не раз крашенная в какой-то уже неопределенный цвет батарея. В углу комнаты белеется омерзительно-комковатый полосатый матрац. Взгляд упирается в тяжелую металлическую дверь, за которой уже приготовлены новые муки и страдания. Поворот ключа, неприятный лязг и теперь все что он видит это ботинки с серой ребристой подошвой, в которые по-военному заправлены черные штаны. Он чувствует, как начинает трястись. Сначала эта дрожь где-то глубоко внутри, потом волнами под самую кожу, по нарастающей, пока руки не начнут перебирать невидимые бусинки, а зубы стучать как о стеклянную чашку». Очнувшись, он медленно оглядывается по сторонам, его все еще потряхивает. На полу разбитая лампа, раскрытая книга и разбросанные открытки с изображением Токио. Чтобы как-то унять внутреннюю дрожь Лука принялся собирать глянцевые картинки. Нужно переключиться, убрать из головы этот образ… Он пытается отвлечься, рассматривая фотографии, концентрирует свое внимание на других воспоминаниях. Постепенно изображённые дома, иероглифы и бело-красное сочетание цветов полностью завладели его мыслями. Лука не называл ЕГО имени даже про себя, это случилось, когда он был Джоном, тогда, сразу после Лондонских приключений на крыше, он сбежал в Японию, чтобы собрать себя в кучу и составить новый список. Джон встретил ЕГО, высокого красивого темноволосого парня, в одном из ночных притонов и угостил выпивкой и коксом. Тогда они провели вместе ночь и стали частенько зависать вдвоем. У Джона ещё не сложилась картина его жизни и он просто проводил время с НИМ. Они таскались по городу, зависали в кабаках и квартирах случайных приятелей его нового знакомого. Все это время слилось в один миг, где он и его случайно-образовавшийся любовник занимались сексом в душном, влажном Токио. Он помнил его на вкус, на ощупь, помнил его слегка раскосые карие глаза, бледную гладкую кожу, то, как он откидывал волосы со лба, помнил его мягкие, вкусные губы, красивый прямой нос, надменный изгиб черных высоких и длинных бровей, хриплый, низкий голос... Все это было и закончилось, как и сам Джон Бэйтман... Теперь есть Лука. Он выпрямился и положил карточки на полку, первого подвернувшегося под руку стеллажа. И неторопливо направился в ту часть квартиры, которая служила им кухней. Поставил чайник на газ, устало опустился на стул,… как некстати нагрянули воспоминания, растаскивая его по кускам. Он с такой тщательностью разобрал их все на сегменты, упаковал каждый в отдельности в черный целлофановый пакет и постарался похоронить в самый дальний угол своей души. Теперь у него другая жизнь, другие люди окружают его и им совершенно не нужно знать какое он, в сущности чудовище. Если бы Фил знал что Лука, его спокойный, тихий Лука - это убийственная машина и на какие изощренные вывихи способен его не спящий мозг, сколько страшных талантов припрятал он за этим безмятежным ликом, какую боль могут причинить его красивые руки художника и убийцы с тонкими пальцами, остался бы он с ним… Все это он хранил там, в темноте и тишине самого глубокого и потаенного колодца своей памяти. Парой ему казалось, что стоит просочиться хоть одной капле из этого омута, как вся его новая, ажурно-прозрачная жизнь распустится по нитке и сваляется в грязный моток испачканный дерьмом и блевотиной той его, вонючей жизни. Засвистел, вскипая чайник, и бытие потекло по своим привычным руслам. Нужно столько всего успеть до отъезда,… а самое главное не забыть, за всей этой суетой в магазине, заказать билет. Он заварил очень крепкий черный чай, он так привык еще там в холодном северном краю, где не было дней, ночей, там не было ничего кроме НЕГО, его хозяина, мучителя, странно-любимого и ненавистного мастера игры в поддавки, в которую они играли вместе. А теперь, Лука играет один - в Игру под названием «Я, не Я, снова Я, Лука Ковач..…» Утро плавно вплыло в большие не зашторенные окна и застало Луку, уже одетым и собирающимся на выход. Вещи уложены в небольшую дорожную сумку, он надел черное недлинное пальто и, окинув квартиру сосредоточенным взглядом, скрылся за дверью. Самолет совершил аварийную посадку в каком-то аэропорту и пассажиров после часового ожидания попросили покинуть борт. Лука был среди этой толпы, ему пришлось почти сутки ждать в аэропорту вылета, который постоянно переносили на час – два, пока и вовсе не отменили, сообщив, что пассажиров разместят в гостинице и автобус начнет их развозить с минуты на минуту. Он устало набрал номер Фила и принялся в сотый раз объяснять, извиняться и обещать, что успеет к празднику. В этот самый момент их глаза и встретились… Высокий темноволосый мужчина в длинном сером расстегнутом пальто, черных штанах, по-военному заправленных в высокие тяжелые ботинки в пол-оборота, как будто чуть исподлобья следил за Лукой, не отводил от него своих черных как у медведя глаз. Даршавин сразу узнал его. И этот факт чуть не сбил его с ног. Он старался не упускать из поля зрения человека, который, в каком-то смысле, разрушил его жизнь, ну и, соответственно любую информацию, которая могла бы его каким-то боком касаться. И, конечно, Олег не пропустил мимо заметку, появившуюся в интернете о топорной наработке спецслужб, в результате которой, с крыши почти в центре города не то сам, не то с помощью, спрыгнул, человек, вроде как, не совсем далекий от этих самых спецслужб. Знающие люди говорили, что он был неким спец-агентом по имени Лукас Норт. Скандальчик, как водится, замяли, но все же, как не крути, факт остался фактом и Олег пережил не один месяц убийственной тоски и терзаний о смысле жизни. А теперь вот он - Лукас Норт собственной персоной, в зале аэропорта живой и невредимый. Он ни с кем не смог бы его спутать. Высокую, стройную фигуру, жесты, поворот головы, то, как он поднимает ворот своего бушлата. А когда Олег увидел его лицо, как будто и не было этих семи лет. Они смотрели друг на друга, словно читали по лицам. «Что? Как? Где?… Почему ты здесь?… Странное совпадение?…». ЛукаС первым пришел в себя и направился прямо к Даршавину, тот, повернувшись к нему лицом, изучающее, наблюдал за его передвижением, за тем как он идет - уверенно и быстро,… там он ходил иначе. Он оказался совсем близко и, теперь, Олег еще внимательнее всматривался в его лица, отмечая каждую подробность. Он поседел, на висках и в бороде поблескивают серебряные паутинки, глаза спокойные, но по-прежнему внимательные. Такой же бледный, добавились морщинки. Стал, словно шире в плечах и выше, но это обманчивое впечатление, там он непроизвольно пытался быть меньше и незаметнее. Лукас еле заметным кивком пригласил его отойти в сторону. Они шли рядом, настала очередь Лукаса присматриваться и сравнивать. Олег теперь носил длинные волосы, не сказать, что это ему шло, скорее даже наоборот, но эта длинна как-то соответствовала теперешнему его образу. Он стал крупнее, заматерел, «…ему, наверно, лет тридцать девять», вошел в самую пору. Они не виделись почти семь лет с тех пор как, с легкой руки Гарри Пирса, Даршавину устроили фальшивый взрыв и отправили с новыми документами на все четыре стороны или на одну, нужную кому-то... Они остановились в сторонке подальше от всех. - Ты как здесь? – Лукас прислонился плечом к стене. - Проездом. Застрял. Вылет не дают. – Спокойный, хрипловатый голос. – А ты? - Тоже. Где остановился? - Пока нигде. Моментальное решение, правильное или неправильное будет видно потом, а пока есть только оно. - Поедем, мне номер предоставили, как ВИПу. – Насмешливая улыбка, такая знакомая. Как часто он огребал за эту свою улыбку. Олег слегка наклонил голову в знак согласия. В такси - молчаливый неудобняк, они оба знают, зачем едут в эту гостиницу. Три последних года их необычного общения, каждый, так или иначе, думал об этом. На «голых» допросах, когда Норт в чем мать родила, то сидел со связанными руками, то, по желанию следока, принимал другие более экстравагантные позы, предположительно, помогающие заключенному раскрепоститься и представить следствию необходимую информацию. Или во время откровенных разговоров по душам, под растормаживающим действием амитал-натрия, когда Лукас в состоянии полусна или полубредовой эйфории, охотно и непринуждённо рассказывал Олегу о своем разностороннем сексуальном опыте, проявляя при этом повышенную речевую и двигательную активность. Или, потом, в заброшенном здании где-то недалеко от реки, когда один смотрел, а другой раздевался, обоих их накрыло с головой… Кто знает, чем бы закончилась та стычка в Лондонской квартире Норта если бы не Сара… Пока Лукас расплачивается, Олег ждет у двери. Неприятно, ярко освещенный лифт, Лукас опускает голову, трет глаза подушечками пальцев, на несколько мгновений смыкая их на переносице, Олег рассматривает его профиль. Номер вполне приличный. Лукас ставит свою сумку на невысокую тумбу в небольшом хольчике, у Олега вещей нет, видимо, он оставил их в камере хранения. Они, друг за другом, не останавливаясь в проходной гостиной, идут в спальню, Лукас задергивает штору быстрым коротким движением и, не оборачиваясь на Олега, начинает раздеваться. Ботинки, пальто, шарф, тонкий темно-синий джемпер, замедляется, украдкой смотрит через плечо. Олег стоит, не двигаясь, и в полумраке наблюдает, как тот раздевается. На спине Лукаса вместо восьми куполов, по одному за каждый год несвободы, теперь красуется извивающийся дракон… Не то чтобы та татуировка потеряла для него смысл, вовсе нет, просто это ведь, как родимое пятно, так сказать особая примета Лукаса Норта, а его больше нет. На плече знакомый кораблик, как у вора-гастролера, беглеца, с устойчивой тягой к побегу любой ценой, с тремя мачтами, по одной на каждую попытку покинуть клетку и вырваться на свободу. Не тронутым остался и наручник с обрывком цепи, которую Луке забили после пяти лет отсидки. А вот демон на груди, символ ненависти к авторитетам и тюремной иерархии, своего рода «оскал», когда ее обладатель «показывает зубы» системе, несколько видоизменился, оброс деталями и подробностями… «Видать, до сих пор в обороне». Его восьмиконечная звезда, такие обычно делают себе тюремные авторитеты, воры в законе, а также и злостные «отрицаловы», к которым относился Лукас, за что и огребал большой ложкой, тоже никуда не делась, как и надписи на спине, в паху и на руке, а вот символ «один в четырех стенах», напротив, с его запястья исчез. Но появились и совсем новые татуировки, не перекрывающие старые отпечатки, оставленные на его коже жизнью. На ключице тонкой ниточкой неяркими серыми чернилами в столбик было что-то написано, отсюда не разглядеть… Лукас пару минут постоял неподвижно, позволив Олегу рассмотреть себя, отложил в сторону джемпер, который продолжал держать в руке и, отодвинув ногой в сторону, свои ботинки медленно и осторожно, как будто по льду подошел к Даршавину. Они смотрели друг другу в глаза, как загипнотизированные, пульс внутри стал совсем медленным, все вокруг словно зависло в невесомости. Невозможное возможно, больше нет никаких запретов, теперь они это не они, все как с чистого листа, осталась только страсть, что возникла каким-то непонятным образом там, где их уже нет. Движение как выстрел, Олег обхватил ладонью его шею и, придвинувшись ближе, смял губы поцелуем, Лукас задохнувшийся всхлипом, прижался всем телом, с силой притягивая его к себе. Целовал, отстранялся, смотрел в лицо, проверяя свою и его реакцию на происходящее, пробовал на вкус... Олег скинул пальто, одним тягучим движением снял свитер через голову, расстегнул штаны, и они завалились на кровать. Все вокруг перестало существовать. Если сначала оба сомневались, как пойдет, то сейчас не думалось ни о чем. Были лишь они, их ощущения друг друга, снаружи, внутри – везде. Горячие тела, жадные губы, невидящие глаза, сегодня можно все – «Празднуем»! За все эти восемь лет, а потом еще семь – «Празднуем»! За все что будет или не будет потом – «Празднуем»! Телефон сообщил, что рейс назначен, значит - пора. Одевались молча, но каждый знал, что ничто уже не будет прежним. Лукас ушел, на прощание, коснувшись плеча, так странно по-дружески, словно все и вправду с чистого листа и они только что познакомились, только что узнали друг друга. А Олег сел на кровать взял в руки подушку, на которой совсем недавно, запрокинув голову, лежал призрак его прошлого, сжал ее и вдохнул запах, его запах. Зажмурился до звездного неба. Они, возможно, никогда больше не встретятся. Их прежних больше нет, даже имен. Сейчас есть только эта ночь нелюбви, горячей страсти, сжирающего желания, и образ в памяти – его лицо, бледная влажная кожа, на висках и лбу прозрачнее капельки, взгляд будто затуманенный, будто не здесь. Олег мысленно проводит указательным пальцем по его ключице, близоруко щурится, всматриваясь в тонкие серые строчки: «Я знаю что, дорога не длинна И скоро тело бедное устанет Но верую - любовь как смерть сильна Люби меня, когда меня не станет…»
Фэндом: Хоббит, Graham McTavish Основные персонажи: Торин Дубощит, Кузнец, упоминается Двалин Пэйринг или персонажи: Кузнец/Торин Рейтинг: думаю R Жанры: Слэш Описание: Как следует из Джексоновской версии Хоббита, прежде чем отправится в путишествие к Одинокой Горе, Торин, какое-то время скитался в поисках своего отца... Так вот, пришла в голову идея каким образом Торин мог бы провести, например одну зиму, застряв где-то на полпути домой... например, в гостях у,... ну, а почему бы и нет - кузнеца.. ЗачитаемсяИз леса потянуло сыростью. Сиреневые сумерки один за другим зажгли желтые огоньки в окнах деревенских домов. Воздух по-осеннему прозрачный и уже по-зимнему студеный наполнился вечерними звуками. Будто птицы и другие лесные жители перед сном прощались с дневным светом. Падал тихий редкий снежок, небо пепельно-лилово-синее только у самой кромки леса еще напоминало о дневном свете оранжево-красной полосой, отмечающей место, где скрылось солнце. Небольшое селение, укрывшееся на дне лощины, окруженное со всех сторон лесом медленно погружалось в ночную темноту. Вековые дубы закрывали небо, со всех сторон бурелом, чащоба - непроходимые места. Люди заперли ворота и калитки, замкнули на засовы двери своих жилищ, кто-то спустил с привязи цепных собак, когда живешь на краю света, не стоит пренебрегать безопасностью. Три десятка домов, небольшой трактирчик, мельница, да совсем на отшибе, почти у самого леса, кузня. Ухабистая дорога шла, кружа по улицам, мимо одноэтажных, расстроенных вширь, и высоких, в два жилья, бревенчатых домов. Когда-то давно пришли сюда люди, обосновались на поляне, скрытой от чужих глаз лесом и с тех пор их внуки и правнуки так и живут в этой глухомани. Раньше жителей в селенье было больше, но со временем кто-то ушел искать лучшей доли, а кто-то перебрался поближе к городам. Теперь жилыми остались домов пятнадцать – двадцать, а может и того меньше. Пустующие строения ветшали и разваливались, придавая сельской окраине у самого леса вид заброшенный и угрюмый. Местные жители в основном занимались земледелием и охотой, за другими необходимыми в быту надобностями ездили в город, что располагался у большого озера в пяти днях пути. Надо сказать, что и в само селение не редко наведывались торговцы. Дело в том, что жил здесь чудо-мастер кузнец – Золотые Руки, мастер МакТавиш. Лет двадцать тому назад неведомо откуда явились два странника в плащах и капюшонах. Один высокий, статный, сероглазый, бритый наголо человек, с окладистой темной бородой, а второй низкорослый, еле достающий первому до груди, рыжебородый, зеленоглазый гном. Они сказались братьями, промышляют, дескать, кузнечным делом, восстановили местную кузню и обосновались в селении. Рыжий гном общительный и веселый, любил выпить в кабачке и хорошо играл на губной гармошке да пел смешные частушки. Человек же напротив - не очень разговорчив, а когда выпьет, так вообще молчуном становился. Слава об их мастерстве быстро разнеслась по окрестностям. А умельцами они действительно были редкостными. Делали все от кухонной утвари и оружия до литья с замысловатым узором небывалой красоты и дивных ювелирных украшений. Чтобы сделать заказ кузнецам, к ним ехали отовсюду - из городов, окрестных деревень и сел, даже эльфы присылали - выполнить кое-какие заказы. Пришла осень, гном оседлал пони и уехал в дальние земли за каким-то специальным инвентарем и сталью для особого заказа. Вернулся он уже на исходе декабря сильно хворый, промучился три недели, да так и помер. Брат его впал в черную тоску, пил горькую, устроил в кузне погром, совсем ничего не ел, а кто жил поближе, так те слыхали, как в кузне будто воет раненый зверь, да так, что холодело все внутри при этих звуках. Люди думали – пожжет он кузню и исчезнет. Ан нет, погоревал, погоревал, а потом собрался, запряг лошадь в повозку, погрузил тело брата и увез. Схоронил где-то в значимом для гнома месте и через месяц вернулся обратно. Остался жить в деревне, как и жил, только совсем бирюком заделался. Шли годы, а мастер МакТавиш по-прежнему работал в кузне, жил один, хотя любая была бы рада сделаться его женой – красивый, мастерущий, почти непьющий. Но он к семейной жизни интереса не проявлял. Несколько раз в месяц наведывался в город. Поговаривали, что там живет его сердечный интерес, дородная трактирщица, баба видная, но замужняя, а по сему, на руку и сердце не претендующая, что его вполне устраивало. Как-то по осени, в один из дождливых промозглых вечеров, когда самое время сидеть у очага, пришел в селение гном. Зашел в трактир, заказал пива и принялся расспрашивать, можно ли где здесь поселиться и на работу наняться к кузнецу. «Да домов пустых хватает. Хоть за последнее время народу в селении поприбавилось, развалюх, пустующих еще полно. А вот насчет работы кузнечной, с этим трудно. Мастер МакТавиш очень привередливый в выборе помощников, изругает по-черному и по-матерному и выгонит что не так, да и тяжел на руку. За десять лет, сколько их сменилось, всеми недоволен». Гном послушал-послушал да и пошел прямо к кузнецу. Когда в дверь тяжело постучали, мастер МакТавиш сидел за столом в полутемной кухне, освещаемой только очагом да свечой, и ужинал холодным мясом и хлебом. Он утер усы рукавом и, не торопясь, пошел посмотреть, кого черт принес, на ночь глядя. Какого же было его удивление, когда за дверью оказался гном. Не часто этот народ бывал в здешних местах. Гном был достаточно высок для своих сородичей, очень красив, лицом так почти что эльф: суровый и восковой, белая кожа, пронзительные голубые, а в полумраке так и вовсе сапфировые глаза, орлиный изгиб темных бровей, бледный капризный рот, царская посадка головы, грива черных с проседью волос – все в нем выдавало пароду. И одет он был, хоть и просто, но сразу видно, что платье его из хорошего материала и пошито добротно – гном не из простых рудокопов. Мастер МакТавиш посторонился, пропуская гостя в жилище. Тот зашел, снял мокрый от дождя плащ, сложил в углу вещевой мешок и посох, здоровенную такую дубину, которая при необходимости могла послужить и оружием. И по приглашению хозяина проследовал в хорошо натопленную комнату. - Чем могу служить господин гном? – Спросил мастер МакТавиш, жестом приглашая ночного гостя присесть за стол. - Я бы хотел до весны работать и жить у тебя в кузне, если позволишь. – Ответил гном приятным низким голосом. - А что произойдет весной? - Сойдут снега, и я смогу вернуться домой в Синие Горы. - Ну что же оставайся, мне хороший помощник нужен, а вы гномы работать умеете. Как тебя величать? - Торин. – Он, было, хотел еще что-то добавить, но не стал, просто, чуть наклонив голову, внимательно посмотрел на собеседника. - Ну что ж Торин, можешь приступать хоть завтра, посмотрим, на что ты годишься. – Мастер МакТавиш, поднялся из-за стола, принес еще одну тарелку и кружку пива. – Вот, отужинай со мной, а потом подыщу тебе место для сна. - Благодарю тебя, добрый господин. – Ясное дело, что гном не рассчитывал на такое продолжение вечера и был приятно удивлен и несказанно рад, что не придется ему сегодня как побирушке проситься к кому-нибудь на постой. Они принялись за ужин, хозяин не стал расспрашивать гнома о том, что завело его так далеко от родных мест, а сам гном охоты к разговору не проявил. Выкурили по трубочке крепкого табака, помолчали у очага, каждый думал о чем-то своем. Кузнец, искоса поглядывая на гнома, отметил и серебряные резные заколки в волосах, и искусно сделанную серьгу в ухе, непростой перстень на пальце, по всему видать гном знатный. «Что же это, сего господина в черную работу занесло» подумал Кузнец, поднялся из-за стола, и выбив трубку в очаг, ушел через небольшую дверь в подсобку, пристроенную к кухне. Оттуда он притащил здоровенный мешок соломы, положил его на лавку у очага и сверху бросил овчину. – Вот господин гном и постель готова. Располагайся. Торин благодарно поклонился, выбил трубку, отложил ее на стол, скинул верхний кафтан да сапоги и стал устраиваться на ложе. Натянул на себя бараний тулуп, повертелся как большой пес и, угнездившись, тот час заснул. «Эка, намаялся как…», подивился кузнец, задул свечу и ушел в другую комнату, служившую ему спальней. Со следующего дня Торин начал работать. Сразу видно, что он и раньше трудился в людских селениях, уж очень быстро освоился в кузне, где все было ему не по росту. Играючи управлялся с тяжелым молотом, лихо, заскакивая на дубовый чурбан у наковальни. А силищу имел как в трех здоровенных мужиках. Мастером он оказался необыкновенным, из-под его рук выходили диковинные вещи - если ковал ограду, расцветали на ней цветы совсем как живые и пели райские птицы, а клинки ковал такие, что могли посостязаться в красоте и прочности с эльфийскими. Ювелирные украшения покрывал тончайшим узором, граня серебро и золото, словно рисовал бриллиантовым пером, передавая его мерцающее сияние драгоценному металлу. Не прошло и недели, а кузнец уже так привык к своему помощнику, что казалось, будто он всегда тут был. Большой спокойный, задумчивый, в разговор вступал редко, но уж если начинал говорить, хотелось слушать только его. Поначалу поселился он в кузне, в небольшой каморке, пристроенной к основному зданию. Но потом кузнец настоял, чтобы Торин перебрался в дом, тот ломаться не стал и в этот же день перетащил из каморки свои вещи. Вечерами они сидели у очага потягивали темное тягучее пиво и попыхивали длинными резными трубками. Бывало, перед сном одну за другой Торин снимал с волос все серебряные заколки и расчесывал серебряной щеткой густую черную и блестящую как река гриву, а мастер МакТавиш как завороженный смотрел на гнома, погруженного в свои мысли и не мог оторваться, настолько тот был хорош. В работе Торину не было равных, он трудился без устали по шестнадцать часов в день, и не мог кузнец надивиться, до чего же ладилось у него дело, ни сучка ни задоринки. Ладное крепкое тело как пружина, словно диковинная машина, работает точно и гладко. Каждый взмах молота рассыпает вокруг золотые искры, что отражаются солнечными зайчиками на влажной коже, под которой бугрятся литые мышцы. Длинный кожаный фартук, надетый на голое тело, не скрывает прекрасные формы. Широкая мускулистая грудь с мокрыми прилипшими волосами тяжело вздымается в такт дыханию, поджарый живот, виднеющийся сбоку при размашистых движениях крепких рук. Одной он клещами держит заготовку, другой бьет тяжелым молотом, и каждый удар точно в цель. Волосы, собраны заколками в хвосты на скандинавский манер и убраны с шеи, по которой крупными каплями катится пот, стекая по груди и спине, переливаясь бриллиантовым мерцанием прямо туда под пояс низко одетых портков, обтягивающих круглый зад. Бывало, засмотрится кузнец, да так что и не заметит, как Торин прячет улыбку в усы. День шел за днем, складываясь в недели, недели сплетались в месяц, а жизнь в кузне шла своим чередом. Деревенский люд дивился, миру и согласию, что там царили. Мастер МакТавиш стал опять бывать в трактире, перестал сторониться людей и уже не выглядел таким хмурым. Надо сказать, что в селении похаживали слухи, дескать, тот рыжий гном, братом кузнецу не был, а что вроде как связывала их очень специальная дружба, а может и того больше. Так что теперь особо любопытные стали приглядываться к синеглазому гному, уж больно хорош да ладен, может быть это и не гном вовсе, а гнома. Считается, что различить кто из них кто без привычки непросто. Как-то приехал из ближайшего города зажиточный горожанин и заказал у кузнецов забор и ворота. Мастер МакТавиш отправился в город, оставив Торина на хозяйстве, произвел там нужные замеры и вернулся. Начали работать над заказом, впрочем, и о других своих клиентах не забывали. Работа оказалась непростая, около месяца потратили, а как все стало готово – засобирались в путь дорогу, чтобы уже на месте из сделанных заготовок собрать забор и ворота навесить, а это пять дней пути по хорошей дороге. Погрузились на две телеги, запаслись едой и поехали. Решили на ночлег по дороге не останавливаться, еще ограбят. На постоялых дворах кого сейчас только нет, отовсюду понабралось всякого сброда, а они хоть и крепкие мужики, да с мечами, припрятанными под овчиной, но разумней все же на рожон не лезть. Так что ночевали как придется, один спал, другой караулил. К тому времени зима уже полным ходом вошла в свои права. Засыпала все кругом глубоким снегом, приглушила звуки, укоротила день, переодела лесных жителей в зимние шубы. Когда кузнец и гном пустились в путь, погода стояла снежная и тихая, но чем дальше они отъезжали от дома, тем холоднее и злее становился ветер, а когда остался день пути, разыгралась настоящая метель. Ледяной ветер, хлестал в лицо, вздымая хлопья белого снега, дорогу совсем замело. Торин заприметил по левую руку какие-то развалины. С трудом добравшись по глубокому снегу, они укрылись там от ветра. Привязали лошадей, за каменной стеной, соорудили что-то вроде навеса и развели огонь. Потрескивали поленья, оранжевое пламя весело плясало, согревая путников. Нажарили картошки с мясом, выкурили по трубке и стали устраиваться на ночлег. Непростой день, и усталость давали о себе знать. Улеглись рядышком на медвежьей шкуре, расстеленной на дне телеги, а поверх накрылись овчинным тулупом. Костер догорел и потихоньку совсем погас. Кузнец проснулся от подбирающегося холода. Гном лежал сзади, обнимая его за плечо. Мастер МакТавиш, натянул тулуп до самых глаз, но студеный воздух все равно пробирался то снизу, то сверху, он поерзал и повернулся к теплому гному, да спросонья так неловко на него привалился, что тот проснулся и зашевелился под ним. В этом движении было что-то привычное и возбуждающее, кузнец прижал гнома к себе и уткнулся лицом в его лохматую гриву. Торин сразу подался вперед, прижался всем телом, обнял человека за спину. Еще не совсем проснувшись, они принялись тискать друг друга, неловко цепляясь за одежду. Кузнец повернул Торина на четвереньки и, повозившись с завязками на его портках, спустил их по колено. Плюнув на руку, размял ему зад и засадил гному свой колом стоящий член, прижимая Торина за бедра к паху. Тыльной стороны руки кузнеца коснулся гномий агрегат в полной боевой готовности, горячий и влажный. Кузнец перехватил толстый ствол и, чуть надавливая ногтем, обвел пальцем, по кругу горячую головку. На все про все потребовалось меньше десяти минут. Кончая, они оба завалились на бок и лежали так какое-то время, тяжело дыша и приходили в себя от содеянного. Первым зашевелился Торин, он натянул портки и, обернувшись через плечо, посмотрел на человека, который лежа на боку, глядя на гнома. - Костер погас. – Сиплым голосом промолвил Торин. Кузнец поднялся с теплого ложа из тюфяков и тулупов и принялся снова разводить огонь, а Торин повернулся на бок и заснул. Мастер МакТавиш проснулся еще затемно. Торин спал, повернувшись к нему лицом, его теплое сонное дыхание щекотно шевелило волоски в бороде кузнеца. Гном зашевелился, нахмурил брови, его такое спокойное во сне лицо опять стало грустно-озабоченным. Мастер МакТавиш поспешил поскорее вылезти из телеги, чтобы гном не понял, что его рассматривают, пока он спит. Торин несколько минут еще полежал, а потом тоже начал возиться и ерзать, выбираясь из ночного гнезда. Ему это было несколько несподручно, телега-то человечья. Но, тем не менее, он таки выбрался наружу, потянулся, расправил плечи и присоединился к кузнецу, который уже во всю собирался в дорогу. О ночном происшествии ни один из них и слова не сказал. До города добрались как и планировали за пять дней. Ехали по навозной дороге мимо больших почти черных от сырости бревенчатых домов, воздух тут был влажный, снег грязный, утоптанный, народу полно, все куда-то спешат. Торин поморщился, с брезгливостью осматривая здешний люд. Неприятные воспоминания о тяжелых временах стальными иглами кололи сердце. Хозяин встретил их радушно. Поселил с комфортом в гостевой пристройке к хозяйскому дому. Они разгрузили телеги на большом заднем дворе и принялись за дело. Старый забор разбирать нужно было частями, чтобы двор без защиты на ночь не оставлять, так что работа шла нескоро, хотя им и помогал местный плотник, сделавший всю работу по дереву. К вечеру часть старого забора была разобрана, установлены тяжелые большие столбы, к которым прикрепили несколько деревянных щитов, собранных из толстых досок, искусно скрепленных вместе стальными скобами изукрашенными завитками да бороздками. Сами доски были покрыты темной морилкой. Работа тяжелая, забрала много сил и совершенно вымотанные мастера, еле добравшись до ночлега, наскоро поужинав, завалились спать. Они работали десять дней, с утра до поздней ночи, потом ужинали и ложились спать, некогда было перекуры перекуривать и не до баловства по ночам, хотелось поскорее управиться и домой. Забор получился на загляденье – по трем сторонам совершенно глухой в полтора человеческого роста, а с фасада выглядел как настоящая дворцовая ограда, кованный, из стальных прутьев, с узорами и цветами. Тяжелые ворота с резными засовами, устанавливались в последнюю очередь. Хозяин щедро расплатился с мастерами и пригласил их отужинать. Вечером засобирались в дорогу, чтобы сразу с утра пораньше уехать. Торин вошел в хорошо натопленную комнату, перед этим он уложил инструмент, увязал в мешок вещи, проверил лошадей, еще разок обошел телеги, по-хозяйски поправляя поклажу. - Ну что, мастер МакТавиш все вроде собрали? – Спросил гном, садясь на широкую лавку, служившую ему постелью. - Да, вроде все готово, – мастер МакТавиш облокотился о косяк двери, вытирал тряпицей руки. – Вроде ничего не забыли … - Ну что же… тогда давай ложиться, завтра вставать рано, не проспать бы… - Не проспим, ложись… Гном и человек забрались в свои постели, за окном шумел ветер, изредка лаяла собака, а в домишке было тепло и сонно. Торин быстро заснул, даже не ворочался, а мастер МакТавиш лежал и прислушивался к гномьему дыханию. Ему не давали покоя мысли, что зима скоро закончится и гном уйдет в свои Синие Горы и поминай как звали, а он останется один. Человек зажмурился и увидел перед собой синие льдистые глаза, а в них печаль. «О чем грустит этот гном, что у него на сердце… ведь не расскажет никогда, только шутит…», мастер МакТавиш поворочался с боку на бок, да что это его раньше времени кручина взяла, может еще все обойдется, и гном передумает, с тем и заснул. Встали еще затемно, запрягли лошадей, попрощались с хозяином и поехали. Дорога домой всегда кажется короче и легче, к тому же теперь ночевали путники на постоялых дворах, не в чистом поле, ехали налегке и кражи не опасались. Наконец добрались они до знакомых мест и на исходе пятого дня из-за леса показалась их селенье. По дороге заехали в трактир, Торин остался сидеть в телеге, а кузнец пошел внутрь купить что-нибудь на ужин. Сеял тихий снежок, небо ясное и звездное, яркая луна хоть иголки собирай. Торин спрыгнул с телеги, прошелся взад-вперед, погладил лошадь по теплому боку, стряхнул снежинки с воротника. Сейчас он был далеко, там, где его ждут и скучают. Вдруг поймал себя на мысли, что думает не об Одинокой Горе и потерянном троне, а о гномах, которые стали для него домом. Из задумчивости его вывел кузнец, он, шумно отдуваясь, вышел из трактира, таща корзину и какие-то свертки. - Ну что господин гном, будет сегодня ужин. Торин спрятал улыбку в усы и принялся устраивать харчи в телеге. - Выпить-то взял чего? – Спросил он, не оборачиваясь. - Лопни мои глаза, чтобы я выпивку забыл, ты, что господин гном…? - Ну, поглядим… Они уселись каждый в свою телегу и поехали к дому. В избе было темно и холодно. За эти несколько недель, что хозяев не было дома она насквозь промерзла. Торин принес из поленницы дрова, затопил в комнате большой камин, а кузнец развел огонь в очаге на кухне. Дом потихоньку наполнялся теплом от огня и живых тел. Путешественники принялись суетиться по хозяйству - Торин принес воды с реки, мастер МакТавиш занялся ужином. В очаге, в большой чугунной посудине томилось мясо с луком, картошкой, морковью и чесноком. На столе уже стояли тарелки, на большом деревянном блюде лежал хлеб, покрытый белой льняной салфеткой, рядом на глиняной тарелке маринованный чеснок, соленые огурцы и помидоры. Кузнец поставил на стол купленную в кабаке бутыль красного вина, достал из чугуна мясо и овощи, выложил на большое глиняное блюдо и поставил на стол. - Ну что, давай к столу! – Позвал он гнома. На улице шел снег, и крепчал мороз, а в очаге потрескивал огонь, за столом ели, пили вино и курили трубки. День получился длинным и утомительным, так что засиживаться не стали. Выколотили трубки, собрали посуду, кузнец сложил ее в деревянную лоханку и залил кипятком из чайника, засучил рукава и принялся мыть. Торин с любопытством наблюдал за его действиями, хоть и пришлось ему хлебнуть и нищеты и лиха, но чтобы мыть посуду… до такого гномий король никогда не доходил. «Ну да, оно и понятно, человек все же… Что-то я раньше внимания не обращал, куда посуда девается из которой я ем».. Торин совсем задумался, «в походе дело ясное там и посуды-то особо никакой, миску облизал и хорош, а вот когда на постое и, скажем рядом только Двалин,… Что же он сам посуду моет?.. Надо бы посмотреть.». При мысли о Двалине внутри стало тепло и уютно, «скоро, скоро..». Тем временем мастер МакТавиш закончил с хозяйством и, стряхнув со стола крошки, бросил их в очаг, отправился в спальню. Торин еще посидел какое-то время у стола да тоже пошел в свой угол. Расправил тюфяк, овечий тулуп, скинул верхней кафтан, пояс, сапоги и было принялся устраиваться на ночлег, как в дверном проеме появился кузнец. - Думаю, что неплохо было бы, если ты переберешься ко мне под бок. – Проговорил он медленно, – и теплей и, что уж там... Торин откинул волосы назад, посмотрел на свою постель, на кузнеца, на губах его появилась какая-то неожиданно по-детски застенчивая улыбка. - От чего ж не перебраться. – Кивнул Торин. Мастер МакТавиш отодвинулся чуть в сторону от дверного проема, пропуская гнома, который проходя мимо, вроде бы случайно коснулся его плечом. «До весны еще далеко, а мужик он теплый, да и что здесь такого, если я немного от чужого тепла погреюсь…» думал Торин, устраиваясь в большой мягкой постели головой на плече у кузнеца.
игра kill fuck marry ))) Хочу играть! Вы называете мне трех персонажей, а я отвечаю с кем бы переспала, кого убила, за кого вышла замуж ))) По желанию - выдаю персонажей вам ))))
MurMill, тебе Слэйд Уиллсон, Крикс и Азог! Тяжелый выбор, ибо!!!! Люблю их всех.. Азог - один раз секс а потом убить к чертовой матери, пока сам меня не грохнул, мужичок скор на расправу помнится))).. А возможен и другой вариант - брак... Помнишь, как он свою Дейзичку любит, то кусочком орка ее угостит, то за ушком почешет.., может и меня станет)))) Так что здесь возможны варианты, скажем так он на должности с "вилкой".
Слэйд Уиллсон - ООО! ну с этим я буду трахаться, однозначно? долго и вдумчиво)))
Крикс - брак только так!!!!! Он только с виду такой мрачный, а поближе подойдешь просто Бэмби))) а тушка какая, так что с ним все хорошо и супружеский долг (дело не маловажное), и просто на диванчике полежать)))
Фэндом: Ориджиналы Персонажи: Есть такой человек Рейтинг: G Жанры: Слэш, Драма Размер: Драббл, 1 страница Описание: Когда вдруг ломается то, что казалось навсегда - кажется, что смотришь в разбитое стекло, весь мир словно из кусочков с острыми краями...
Посвящение: Есть такие люди
ЗачитаемсяФевраль. Пустой галечный пляж. С моря дует ледяной ветер. Вода серая, недружелюбная. Волны заворачиваются и барашковыми шапками шлепают друг друга по затылку. Угрюмое зимнее небо с рваными зелено-серо-сереневыми тучами. Длинные черные молы врезаются далеко в воду. На горизонте никого и нечего, даже птиц в небе нет. Не сезон. Он сидит здесь уже очень долго, сидит, прижав колени к груди, крепко обхватив их руками. Одинокая темная фигура в черном пальто, рваных джинсах и военных тяжелых башмаках. Он натянул высокое горло своего темно-серого свитера почти до носа. Ветер перебирает лохматую челку, торчащую из-под черной шапки колпаком. Холодно… Нет, он сейчас не здесь, он далеко — там где лето, там где «ОН»… там где они плавают в море, а их одежду уносит течением. Там где, теряя контроль позволил своему телу сдаться в плен, ритму своего сердца, пока ЕГО руки касались мокрой кожи… Наверное, это была любовь… или просто влечение… Память рисует звездопад, и они вдвоем на капоте пьют пиво, и танцуют на незаправленной постели в отеле. Картинки меняются как в калейдоскопе, одна, другая. Вот они как одержимые трахаются на заднем сидении машины, охваченные пламенем страсти, а по радио — «Dead Inside» Muse. О, они такое вытворяют друг с другом! Почему так не может быть всегда, почему, почему, почему? А что теперь… Позвонил всем своим друзьям и сообщи, что «ОН» никогда не вернется, потому что это конец. Осталось только сделать безразличный вид, как будто он сам этого хотел. Что сделано, не вернешь... Пляж зимой такой холодный, но сейчас внутри холоднее… Он проснулся сегодня в гостинице, рядом с «НИМ»… Навсегда запомнил этот день, ведь именно такими должны быть мечты, хочется, чтобы «ОН» не забыл какой он по утрам… Вся его жизнь может уместиться в несколько коробок, он представляет как собирает ее в эти картонные ящики и собирается выбросить…. А что, хорошая идея, но кто он такой чтобы давать оценки… Нужно просто сжечь все что «ОН» дал ему. Стереть все воспоминания. Он думал, что нашел того, кто может спасти его… Какое горькое заблуждение. Пора отпустить себя, перестать пытаться все контролировать. Вчера это уже история, а завтра может и не наступить… Теперь вот, он сидит и смотрит на горизонт, подставив лицо ветру, ощущая его холодные иглы на коже. Нет ничего и никого что могло бы изменить его мир прямо сейчас..
Персонажи: Олег Даршавин/Лукас Норт Жанры: Слэш Предупреждения: Нецензурная лексика
Описание: Несколько лет назад Олег Даршавин вернулся в Москву после событий в Лондоне. Где он выполнял спец-задание, отвлекая английскую разведку типа готовящимся терактом от более важных мероприятий, проводимых русскими спец-службами. Правда, в виду некоторых обстоятельств личного характера, он слегка увлекся и в самом деле чуть не устроил взрыв. А теперь он живет в Москве, работает в конторе и тоскует по Лукасу.. Но как говорится – вселенная всегда отвечает
Зачитаемся Почему обстоятельства всегда выше, как не крути, а результат однозначно — мимо. Можешь нарисовать себе наполеоновские планы и, даже вроде как, на горизонте нет ничего, что могло бы помешать их реализации, и, тем не менее, в самый ответственный момент вылезет вот это самое обстоятельство и пустит все под откос. Будильник во второй раз оповестил, что самое время вставать, а за окном даже близко не рассвет - зима, однако. Олег медленно садится, трет лицо ладонями, свешивает ноги с края разложенного дивана и сразу упирается ступнями в теплый мягкий бок Грина, который дрыхнет на полу. Он с удовольствием зарывается пальцами в живое тепло, Грин, уже немолодой бело-рыжий алабай, наконец, проснувшись, лениво поднимает голову и смотрит на хозяина. Олег зябко ведет плечами, хочется спать. Он так рассчитывал провести этот день дома, в своем законном отгуле, но как говорится — фиг вам. Включает маленькую, стеклянную, пузатенькую коричневую лампу с матерчатым абажуром, что стоит на деревянном подлокотнике дивана. Пространство заполняется неярким теплым светом, от чего на работу хочется еще меньше. Большая квадратная комната с эркером, стены отделаны кирпичом, окрашенным светло-песочной охрой, темный, почти черный, паркетный пол, а во всю стену шкаф с серебристо-зеркальными раздвижными дверцами. Он выбирается из постели, натягивает толстовку и шерстяные носки. Расправляет одеяло и сверху накидывает зеленый плед, собирать диван совсем лень. Зевает и ползет к окну посмотреть как там мир. Ничего не изменилось. Снег. Все кругом покрыто толстым белым ковром. Дворников, видимо занесло вместе с машинами, улицами и всем вокруг. Решил ехать на метро, не охота возится с откапыванием машины, всего шесть станций и вот она любимая служба. Шесть утра, а город уже не спит. Окна его однушки, которая располагается в старом сталинском доме между Соколом и Аэропортом, выходят на Ленинградский проспект, по которому вовсю бегут машины — Москва никогда не спит. Тяжело шурша пятками, к нему подходит Грин и приваливается к бедру теплым мягким боком. Олег кладет ладонь на его широки лоб и тихонько почесывает кончиками пальцев морду по приятно-прохладной спинке носа. Собака зевает и с размаху утыкается головой Олегу в бок, от чего он заметно подается в сторону. – Пойдем, пойдем, морда. Ща выведу. — Олег легонько отпихивает пса, и, бросив прощальный взгляд в окно, направляется в сторону кухни ставить чайник, на ходу включая везде свет. На полдороги его останавливает звонок в дверь, это соседка Люба. Она иногда выводит Грина, если есть настрой подольше погулять со своими двумя небольшими дворнягами. Люба уникальный человек, бывшая училка, бросившая всю эту воспитательную лабудень и отчалившая на законную пенсию жить в свое удовольствие. „Дорогой мой, ты сильно-то не разоряйся, все равно никто не оценит. Придет время и тебя спишут в утиль“ обычно вправляла Люба мозги соседу, дымя сигаретой на его кухне за бокалом вина, которое он специально для нее держал в холодильнике. А он и „не разорялся“, уже давно, просто тянул лямку, каждый день ходил на службу, приходил вовремя — уходил вовремя, тельняшку на груди не рвал, никому ничего не доказывал. В какой-то момент он вдруг понял, после всех пинков и подножек, которые ему устраивала жизнь, что „травка всегда зеленее там, где нас нет“, а должности и другие блага получают НОПы и как ты не старайся, а блатного не перепрыгнешь… Есть о чем подумать на досуге, жизнь большая, полосатая, чего в ней только не было: и Чечня, и плен, и служба в жопе мира, был даже карьерный рост… А еще в его долбанной жизни был Норт. Он старательно прятал в недрах памяти все, что было связанно с этим именем, но все равно, он приходил к нему во снах, всегда в черном пальто и белой футболке, выходил из темноты, стоял, молча, и уходил. Как будто ждал чего-то от него, слов каких-то или может действий. Олег потихоньку через доступные ему каналы выяснил, что в десятом году Норт погиб при исполнении и даже был чем-то награжден, посмертно… Их спецслужбы что-то там темнили, Олег это нутром чувствовал, но выяснить больше не смог. Все, история закончилась, нет его, но видно что-то они недорешали и вот, не спокойно ему там, куда он ушел… Олег снарядил Грина на прогулку, надел ошейник, поводок и вручил его Любе. Закрыл за ней дверь и направился на кухню, ставить чайник. Он стоял у плиты, жарил яичницу. Олег любил глазунью, так чтобы белок совсем приготовился, без слизи, а желток оставался жидким. В турке вспенился кофе, он успел снять ее, пока ароматная жидкость не убежала на конфорку. Поджарил тосты с сыром и сел завтракать, так не торопясь, как будто нарочно хотел опоздать на это долбаное совещание, которое вытащило его из постели в ранний час да еще и в его законный отгул. Когда с завтраком было покончено, он, так же не спеша помыл посуду и пошел в комнату одеваться. Брюки, носки, рубашка, галстук… „А где же бля галстук“. Порылся в ворохе одежды на кресле — нет его там. Ладно придется другой надевать, в шкафу их полно, а он привязался к одному и ходит так целый месяц, что тот уже засаленный весь. Зачем-то полез не в то отделение шкафа - „а ну да нужно же еще это гребаное дело вернуть, пока не спохватились… Что это…?“. Между переплетов книг виднелся краешек карточки или фотографии. Когда Олег осторожно потянул ее, он уже знал что это. С фотографии на него смотрел, снятый сверху вниз, сидящий на ватнике, растрепанный и бледный, с кругами под глазами и изможденным взглядом он — Лукас Норт. Олег помнил, когда сделал этот снимок, это было на одной из совместных прогулок, служивших поощрением Норту за хорошее поведение. Зачем он сфотографировал его тогда, он и сам не знал, сказал Норту, что так нужно и все, а Лукас просто выполнил приказ как всегда, поднял голову и смотрел в камеру, он, наверно, и в дуло пистолета посмотрел бы также. В мыслях поплыли картины прошлого, так реально, кажется, шагни, протяни руку и ты там… Сырой холодный осенний день, конец ноября. Снег уже лег, но еще смотрелся как нечто временное. Лукас после долгой болезни худой и бледный еле плелся за Даршавиным, но, несмотря на общую, просто убивающую слабость, он был невероятно рад оказаться здесь на воздухе, подальше от серой стылой камеры. Олег пару раз глянул на плетущегося за ним Норта и остановился. - Постоим. – Он, как всегда насупленный и молчаливый, в черной дутой куртке, черных штанах из какой-то плотной ткани, по-военному заправленных в тяжелые ботинки на высокой рифленой подошве стоял, засунув одну руку в карман, в другой держал серый ватник вывернутый наизнанку и сложенный пополам. Лукас остановился за полшага от него, вдохнул полной грудью холодный, влажный воздух и закашлялся. Легкие еще до конца не развернулись после долгой болезни. Олег быстро глянул в его сторону, осмотрелся по сторонам и, выбрав место посуше, расстелил на земле ватник. - Садись. — Сказал он в пол-голоса и кивнул в сторону ватника. Лукас послушно выполнил приказ. Олег встал за спиной Норта, засунул руки в карманы, извлек оттуда пачку L@Mа и зажигалку, раскурил две сигареты и протянул одну Норту. Лукас взял сигарету двумя пальцами — большим и указательным, переложил в левую руку и, зажав ее между указательным и средним пальцами, осторожно сделал затяжку. Выдохнул дым носом, опять закашлялся, повернул голову в пол-оборота от Даршавина, потерся подбородком о плечо и, чуть сощурившись от непривычно яркого света, уставился на поле, простирающееся до самого леса. На квадратном участке вдоль дороги ровными рядами друг за другом в землю вбиты небольшие колышки с номерными табличками. Здесь было негласное кладбище. - Вот и меня так. — Равнодушно сказал Лукас, делая очередную затяжку, и слабо кивнул в сторону поля. Олег от неожиданности даже перестал курить, раньше Лукас никогда так не говорил. За его плечами было три неудачных побега, он всегда считал, что сможет выкрутиться и вернуться домой, но после болезни что-то в нем сломалось и он словно потух. Олег смотрел на него сверху вниз, как он безучастно сидит на земле, чуть ссутулившись, обняв себя одной рукой, курит. Пальцы его еле заметно дрожат. Внутри вдруг стало холодно, больно и как-то не по себе, от того, что он может его потерять, что этот человек просто исчезнет. Олегу даже стало трудно дышать, он с усилием сглотнул. Как ком в горле застрял страх. Он сжал в ладони холодный металлический корпус мобильника, лежащий у него в кармане, так что хрустнули костяшки пальцев. „Вот оно.. Опять. Патологический неудачник“. Лукас докурил сигарету до фильтра и щелчком откинул окурок. Олег достал из кармана телефон и под воздействием какого-то необъяснимого внутреннего импульса настроил его на фото. - На меня глянь. Лукас повернулся к нему лицом, чуть запрокинул голову и сидел неподвижно пока тот его фотографировал, он даже не спросил, зачем это нужно. Олег очнулся от нахлынувших реминисценций. Оказывается он стоит с закрытыми глазами, горло саднит, раздирает от неразразившихся рыданий, так же как тогда, кажется убил бы, только вот кого… и вряд ли это облегчит боль. Нет его… Он долго рассматривал фотографию, расправляя уголки холодными пальцами, потом сунул ее в карман и закрыл шкаф. Как Олег не старался из дома все-таки вышел вовремя. Нахохлившись шел знакомой дорогой к метро, под ногами нечищеная тропа, того и гляди ебанешься на жопу, а под снегом лед. В метро как всегда людно, Аэропорт не конечная, а с Речного народу в вагон набилось битком. Пока ехал до кольцевой все думал о нем. Хорошая штука память, а тренированная память еще лучше. Он снова погружался в воспоминания, ощущая переживания того времени. Обиду на всех за незаслуженную ссылку, желание как-то отличиться, чтобы вернуться. Тогда он использовал каждую возможность и этого англичанина, который проходил у них как дагестанский террорист Даштемир Гафуров, хотя разрабатывали его совсем по другой легенде, и тряс его Олежек, как тонкое деревце, и ломал через колено четыре долгих года. Объявили Театральную. Он выплыл, уносимый толпой из вагона, в тесной, дышащей как один организм, толкучке, перешел на Охотный ряд, нырнул в одну из арок к путям, и замер в ожидании поезда. Двери открылись прямо перед ним и, увлекаемый быстрым дерганым порывом людской массы, не сопротивляясь общему движению, он оказался у противоположного выхода, почти уткнувшись носом в стеклянные двери. Олег с трудом развернулся. Вагон дернулся и, медленно набирая скорость, пополз в туннель. Олег стал пробираться в обратном направлении к выходу, чтобы выйти на следующей. Это оказалось не так-то легко, но мужчиной он был не мелким, поэтому последнее слово осталось все же за ним. Он пробрался к выходу и, остановившись у самой двери, уставился в прозрачную черноту окна. Из темноты на него смотрело его отражение, и еще один человек. Этот человек стоял прямо за его спиной и в упор сверлил его взглядом. Олег рывком обернулся. ЕГО глаза — голубые, бездонные, холодные. То же бледное лицо, те же поджатые губы, прямой нос… Прямо перед ним стоял он — Даштемир Гафуров. Они, молча, смотрели друг на друга в течение всего пути до Лубянки. Поезд замедлил ход и Олег, словно очнувшись, сообразил, что ему выходить. Он достал из кармана старый магазинный чек и маленькую похожую на патрон ручку и быстро нацарапал номер телефона. Сунул бумажку Даштемиру в карман и, подталкиваемый другими пассажирами, просто вывалился на перрон. Поезд, громыхая, умчался в темноту тоннеля, а он все продолжал стоять на месте, прямо перед ним на стене красовался рекламный щит, Лукас-Даштемир растаял как фантом. Олег шел, как на автопилоте, по нечищеным улицам Москвы в опостылевшую кантору и крутил в голове то, что случилось в метро. Сейчас сложно представить произошедшее реальным событием, может быть, он просто на минуту задремал и все это ему просто приснилось. Он опустил руку в карман и сжал холодное металлическое подтверждение реальности происходящего, пусть и косвенное, но все-таки. „Если эта ручка есть, значит и он тоже“ мелькнуло в голове. „Здрасьте. — Здрасьте, Как дела? — Нормально, Ты чего здесь? — А вызвали…“ — формальные приветствия сослуживцев и, вот он — кабинет пятьсот девять, с криво приклеенными цифрами. Зашел, снял куртку, сел в кресло, закрыл лицо руками, упершись локтями в стол. В темноте возникло его лицо, этот пронзительный, настороженный взгляд… „А ведь он шел за мной, может от самого дома, то-то мне не по себе было… Бля, а я и не заметил… Ай да лиса… Вот тебе и покойник…“ Весь день он был как на иголках. На совещании, ради которого собственно приехал на службу, с трудом мог сосредоточиться, и пропускал мимо ушей все сказанное в свой адрес. Внутри постоянно присутствовало некое непонятное ощущение ожидания. Зашел в столовку пообедать, сидя за столом в углу у самой стены он нехотя ковырял вилкой котлету „по-домашнему“ и думал о Лукасе. Сейчас, спустя полдня с утреней встречи, вся эта ситуация казалась ему совершенно невозможной и все больше представлялась сном. За его стол подсел коллега и просто приятель по жизни Вадик, тоже не из блатных, а по сему, вполне приятный мужик. Он что-то рассказывал о каком-то человечке, к которому, ему, Олегу стоит присмотреться и взять его в разработочку. Олег слушал в пол-уха, кивал и молчаливо соглашался. - Ты чего-то совсем сонный. Слыхал тебя на ковер сегодня вытащили, и, вроде, даже отъебукали прилюдно? - Да вроде того. — Олег рассеянно махнул рукой. — Ладно, друг, я это… надо мне,.. созвонимся. — С этими словами он выбрался из-за стола и, поставив поднос к грязной посуде, поспешно убрался из столовой. Рабочий день шел по своим рельсам, все как всегда. Олег посетил начальство, получил по шее и засобирался домой досыпать. Зябко поежился, поднял воротник, вышел на улицу, закурил и, убирая сигареты в карман, нащупал ту самую ручку. Сердце забилось, как перед перестрелкой, он забрался в нагрудный карман и, вытащив телефон, который он перед совещанием поставил на беззвуковой режим, проверил не было ли звонков. Звонков было много, но не от него. Он позвонит, он должен позвонить, иначе зачем ему являться с того света, вопрос лишь когда… Даршавин нырнул в метро и зажатый шаткой толпой поехал домой. На своей станции вышел на улицу, и по дороге к дому заскочил в магазин, купил Грину мясца, себе пивка, а Любке красного и сырокопченой колбаски. Поднимался по лестнице пешком, так сказать тренировка сердечной мышцы, открывая дверь, улыбнулся, услышав бурчание Грина. - Привет мальчик, что пожрать хочешь… — Собака дружелюбно урчала, виляла задом и тыкалась в руки лобастой башкой. Подумав немного, Олег решил вывести друга на улицу, пусть порадуется, не так часто он гуляет с ним три раза в день. Они спустились вниз тоже по лестнице и направились в небольшой такой сквер-не-сквер, скорее пустырь с редкими деревцами. Когда Грин пристроился по своим собачьим делам под деревом, в кармане сначала завибрировал, а затем запел телефон. Олега накрыло откуда-то со спины горячей, потом холодной волной, дрожащими пальцами он вынул трубку из кармана и посмотрел на экран — номер не определен. - Ало… — Почти прошептал Олег хриплым каким-то чужим голосом. - Олег — услышал он в трубке знакомый голос — Привет это я… узнал? - Узнал… - Он не укусит? - Кто? - Пес твой… Олег, соображая как после сотрясения мозга, наконец, понял, что Лукас где-то здесь, обернулся по сторонам — А ты где? - Налево посмотри, налево… на десять часов, у красной машины… Олег повернул голову в нужном направлении и увидел высокую фигуру в черном. Он стоял, неподвижно с телефоном в руке. - Так что? Не укусит? - Нет. Лукас медленно убрал телефон в карман и пошел по направлению к Олегу. - Привет — сказал Лукас по-русски, протягивая ему руку. - Как это… — слова застряли где-то в горле Даршавина. Он как во сне коснулся протянутой руки. - Вот приехал … — пожал плечами Лукас и, помолчав, добавил — к тебе…
Все-таки я хожу на работу исключительно потому что она меня облагораживает и мобилизует. Только там в мгновение ока разрушают мой коматоз. Вчерашнее мероприятие в целом прошло гладко, если не считать вообще мои нервы по поводу публичных выступлений, особенно со сцены,... особенно когда в зале больше пятисот человек. Единственное, что меня немного успокаивало в этой ситуации, это то, что обычно никого не интересует смысл докладов на таких мероприятиях.... Блажен кто верует... Оперативка была созвана экстренно. На минуточку замечу, что событие по поводу которого мы там заседали произойдет только в конце года (Всероссийский съезд судей), а кипешить нас начали уже сейчас,... ну как же Президент приедет, вот нас заранее и ебут. Так что, к сожалению, моя речь была всем интересна. Подобрался очень въедливый контингент.. Не буду утомлять подробностями, но имели меня 20 минут во все места. я прям как Фигаро здесь Фигаро там. Самое интересное что отдуваться пришлось не только по моей "кафедре"... Надо отметить что наше руководство не устраивает ответ - в настоящий момент не могу ответь на Ваш вопрос. Хорошо, что в свое время случилось поработать по разным направлениям и выезжая в командировки обычно проверяю все, так что в целом картину имею.... Короче в моей жизни как всегда идут вещи, которые не за что любить.. Пока сижу в норе, пока тихо...
Как говорила Раневская "Всю свою жизнь я проплавала в унитазе стилем баттерфляй" вот и я сегодня вдруг ни с того ни с сего начинаю осуществлять канализационный заплыв по инициативе руководства: Сижу в свой норе, никого не трогаю... Заползает начальство - "Хорошо сидишь..., как рука? Что-то вид у тебя сонный... Ты в курсе, что наш отчет перенесли?" - "Откуда ж мне, я ни сном ни духом. А чего так?" - " Ну как тебе сказать... Потому что мудаки" - "Понятно... И что?" - "Садись пиши. Через два часа будишь соловьем петь с трибуны" - "С трибуны не могу я сегодня в джинсах.." - "А это, твои проблемы, хочешь, чтобы за жопу натянули можешь так идти"... Вот не люблю я эти выступательные вещи... Ладно, официалка висит в шкафу, осталось найти какую-нибудь мысль в моей голове... Короче я живу в сказке про Ивана Стрельца Удалого Молодца, поди говорят, Иваша принеси (в моем случае напиши) то не знаю что... удачки мне...
А меня категорически вырубает. Молоко скисло и перекоф накрылся медным тазом. Никакой бодрости... Люди смотрят умные фильмы, общаются на интересные темы, ну или хотя бы работают, а я просто "вишу"...